Сага о Кае Эрлингссоне - Наталья Бутырская Страница 15

Меня не было в Сторбаше всего ничего, я проторчал в Растранде месяц пастбища, сейчас в самом разгаре был месяц заготовки сена, а город существенно изменился. Конечно, дома остались теми же, так же пасли скот, работали на земле, суетились женщины, стучали молотами кузнецы, с моря несло сыростью и рыбой. Но настроение было иным. Как за час до начала грозы даже при чистом и ясном небе в воздухе чувствуется напряжение.

Между городом и лесом начали возводить каменную стену, оставив поля снаружи. Зачем нам стена? Неужто какой-то еще сумасшедший рискнет пойти в Сторбаш по суше? Или весть о Кае, великом и ужасном, докатилась досюда, и теперь люди боялись, что я отомщу за свое унижение? Нет, отмстить я, конечно, отомщу, но дома трогать не буду.

Одолев последний подъем, я увидел гавань. Вон торговый кнорр, который всегда приплывал в это время и привозил иноземные мечи, тонкие и крепкие, из отличной стали. Вон отцовская карви, уткнувшаяся носом в крайний пирс. Вон стоит самый шикарный в мире драккар, который может принять на борт пятьдесят воинов. Он изрядно послужил отцу во время его военных походов, его не раз подправляли, меняли парус и даже вырезали новую драконью морду, так как старую сильно изрубили в бою, и сейчас она, испещренная глубокими шрамами, красовалась перед дверью нашего дома. Я любил проводить пальцами по неровным краям ран, не обращая внимания на глубокие занозы, которые потом мать выковыривала в неровном свете костра.

Но в гавани были и другие корабли, незнакомые, крупные, с хищными очертаниями и непривычными линиями.

У нас гости?

Меня заметили издалека, и было приятно увидеть, что из города в мою сторону выдвинулась целая делегация во главе с Кнутом, отцом Дага.

— Кай? — удивленно воскликнул Кнут, подойдя поближе. — Ты откуда? Как? Жив?

— Решил не дожидаться отца и пришел сам.

Он сощурил и без того узкие под набрякшими веками глаза.

— Рунный? Ты получил благодать?

— Да, Фомрир, видимо, спал в тот день и прислал мне свой знак с опозданием.

Кнут обхватил меня своими ручищами. Он был отличным дядькой. Мой отец всегда доверял ему свою спину, а вот Даг…

— Я рад за тебя, Кай. А уж как Дагней обрадуется! Она тебя за мертвого считает. А Эрлинга сейчас нет в Сторбаше. Ну дома все узнаешь. Сколько ж ты добирался? Не видел чего-то необычного?

Мы прошли через огороды и приблизились к ограде. Ее заложили с большим размахом, в основании она была не меньше метра толщиной. Даже если ее начали строить в день моего отплытия, над ней изрядно потрудились. Я заметил телегу, полную крупных валунов и булыжников, которую едва волочили два вола.

— В дне пути отсюда видел широкий жженый след в земле, от которого несло гарью.

Кнут приостановился.

— Уже в дне пути… Ладно, дальше ты сам, дорогу знаешь. И, Кай, не злись на Дага. Он дурак, но дурак честный.

Я криво усмехнулся и ничего не ответил. Кнут не стал ждать ответа, он явно куда-то торопился.

Вот и мой дом, изрубленная драконья морда, по которой я привычно провел рукой и снова засадил здоровенную занозу. Когда я уже привыкну к этому? Мне нравилось думать, что эта морда не сдается даже после того, как ее убрали с корабля, и сражается со всеми, как может. Пусть она уже не может наводить страх на врага и указывать путь морякам, но она отказывается признавать себя всего лишь жалким украшением возле дома и выпускает занозы в каждого, кто осмелится ее тронуть.

— Кай! — ахнула мама, когда я вошел в дом. — Кай! Ты цел? Жив?

Она крепко стиснула меня в объятиях, даже кости захрустели.

— Эй, мам, отпусти. Я уже не ребенок, — выговорил я, на секунду закрыв глаза.

— Но как? Что случилось? — она, наконец, разжала руки, но не выпустила меня полностью, держа за плечи. — Эрлинг три дня назад вернулся из Растранда, сказал, там все сожжено и разрушено, обгоревшие трупы, топор Ове… Он хотел тебя забрать, сейчас в Сторбаше такое творится! Во имя молота Скирира, да ты же теперь карл! Боги не оставили тебя, мой мальчик!

По ее раскрасневшемуся лицу текли слезы, она улыбалась и плакала одновременно, и говорила-говорила.

— А Эрлинг уплыл встречать гостей. Хотя это никому не нужно. Он просто не мог смотреть мне в глаза. Увез моего сына в троллеву даль, чтобы его там убили!

— Мам, я жив! Все хорошо!

— Расскажи! Расскажи мне все!

Я в очередной раз пересказал события в Растранде. Она слушала с жадным вниманием, раскрыв рот и не сводя с меня глаз. Когда я дошел до смерти Ове, мама даже перестала дышать ненадолго.

— Так, сын. Никому не говори про Торкеля. И не называй имя того мальчишки, которого ты убил. Понял? Скажи, что убил кабана в лесу по дороге или что-то еще. Да что же я сижу! Ты верно голодный!

Она тут же вскочила, позвала рабыню, и немного погодя я уже уписывал за обе щеки самую вкусную похлебку на свете да еще и с ячменным хлебом, по которому соскучился невероятно. Тем временем, мать затопила баню, и это было как нельзя кстати. Я провонял потом, был измазан грязью, искусан мошкарой, и дико чесалась голова.

Когда рабы притащили огромный чан с водой, я понял, что уже можно идти. Внутри уже отмыли стены от сажи, и можно было мыться, не боясь заново испачкаться. Раскаленные докрасна камни яростно зашипели, когда я плеснул на них воды, и я растянулся, позволив обжигающему воздуху окутать меня. Я мечтал об этом в течение последних десяти дней.

Я изрядно отощал, причем не только из-за лесной прогулки, но и благодаря дядюшке Ове, который готовил преотвратно и почти все из рыбы. Чистая одежда, что принесла мать, болталась на мне, как меч Фомрира во фьордах, зато я соскреб всю грязь, кожа аж скрипела.

А потом я уснул прямо за столом, не допив густое ячменное пиво, настоянное с травами.

На другой день я вскочил почти с рассветом. Мне не терпелось встретиться со своими старыми приятелями, причем обязательно на учебной площадке, куда меня так и не допустили.

Безрунным оружие не полагается!

Я хотел увидеть лицо Дага, когда тот поймет, что я теперь ничуть не хуже. Ненне и Ленне, наверное, испачкают штаны, когда я туда приду.

— Кай, отдохни! — крикнула мать, когда я уже был на пороге. Я махнул ей рукой, проверил топорик на поясе и умчался.

Тренировал перворунных старик Хакан. Он был не так уж и стар, лишь немногим старше моего отца, но все его звали стариком: его волосы и борода почти полностью были седыми. Отец говорил, что они побелели тогда, когда Хакану отрубили кончик носа. И после того боя Хакан больше никогда не ходил в походы. Может, люди врут, и храбрость сидит не в кишках, а на кончике носа?

Но при этом старик не был неумехой. Он слыл отличным воином, умел стрелять из лука, с топором ли, с мечом ли — побеждал в шуточных боях даже высокорунных, но при мысли о настоящем сражении у него начиналась медвежья болезнь. Поэтому отец и поставил его обучать младших. «Ты научишь их драться, а смелость пусть они отрастят сами» — так сказал Хакану отец.