Последняя дверь последнего вагона - Владимир Ильин Страница 15

— Угу, — издает здоровяк, не отрывая взгляда от дороги. Мы уже проезжаем квартала два, не меньше, когда он неожиданно добавляет:

— Валя.

— Что? — не врубаюсь я. — Какая Валя?

— Я, — ответствует этот апологет экономии речевых усилий. — Имя мое…

— А-а, — доходит наконец до меня. И в самом деле, нам с ним пора перейти на имена, а то все по фамилии да по фамилии. Последнее, впрочем, относится только ко мне, потому что меня до сих пор он никак не называл — видимо, по принципу: бог не нуждается в имени собственном. — Валентин, значит… А я — Лен, если сокращенно. Как видишь, в этом мы с тобой схожи: у обоих имена смахивают на женские..

— А отчество?

Хм. Неужели я кажусь ему таким стариком? Хотя я старше его на… ну, лет на десять — это точно.

— Не надо отчества, — объявляю я. — Вон начальник ваш вообще одной фамилией обходится…

— Нет, — отрывисто говорит Ригерт и. набрав побольше воздуха, выдыхает: — Булат Олегович он… для нас…

— Это его проблема. А ты обращайся ко мне по имени и на «ты»…

Кажется, еще немного — и наш разговор станет нормальным актом коммуникации. Однако проходит еще несколько минут, прежде чем Валентин выдавливает из себя очередной вопрос:

— Как тебе… удается?

— Что удается?

— Ну, трупы… это самое…

Вот что он имеет в виду, мой косноязычный друг! Пожимаю плечами:

— Откуда я знаю? Удается — и все…

— С рождения?

— Не-ет, что ты! Если бы я родился таким монстром, то, наверное, не дожил бы до сегодняшнего дня!.. Думаешь, это легко — оживлять покойников?

Валентин неопределенно крутит головой и что-то бурчит. Потом спрашивает более внятно:

— Всех-всех… можешь? Подряд?

— Всех, Валя, наверное, только господь бог мог бы воскресить… Если б захотел. А он, видишь ли, не хочет. Он переложил это на нас, простых смертных и грешных… Причем с одним ограничением. Мой внутренний «диспетчер» принимает Вызовы только от тех, кто погибает не своей смертью, а раньше срока…

— А ты — хочешь?..

Вот пристал, как банный лист!.. Что это с ним сегодня? Не разговор, а настоящее интервью… И что ему ответить?

— Дело не в том, хочу я или не хочу этим заниматься… Пойми: если бы я даже мог спасать всех подряд, я все равно не сумел бы сделать это. Чисто физически. Столица слишком большая, в ней каждую минуту, а то и еще чаще кто-то гибнет.

Ригерт смотрит прямо перед собой, и я догадываюсь, что у него имеются свои мысли на этот счет.

— И вообще, что ты хочешь, Валь? Скажи прямо: к чему все эти расспросы?

Выработка ответа на этот раз занимает у него не больше минуты. Прогресс!..

— Пацан мой, — нехотя говорит он. — Десять лет… Белокровие. Врожденное. С пяти лет — по больницам… Врачи сказали: недолго осталось…

— Ты ж вроде бы не женат? — удивляюсь я. — Пацан-то откуда взялся?

— Не женат, — подтверждает он. — Уже семь лет… развелись… А пацана — люблю… Подумал: может, ты…

Ригерт умолкает, не договорив, но я уже понял ход его мыслей.

Он неуклюже просит меня вернуть к жизни его мальчика, когда тот умрет.

Хорошая просьба. Из тех, на которые невозможно дать отказ. Даже если ты физически не в силах помочь…

— Хочешь, расскажу тебе один случай, который со мной был в прошлом году? — чисто риторически спрашиваю я Ригерта.

…Ему не было и пятидесяти. До сих пор не знаю, как его звали и где он работал. В тот вечер мы встретились с ним в баре, куда я имел несчастье заглянуть поздним вечером. Смакуя порцию коньяка, я обратил внимание на человека за соседним столиком, который выглядел как-то странно. Лицо у него было изжелта-бледным, словно он несколько лет прожил в подземелье, а в глазах плескалась глубокая печаль и непонятная боль. Он был один, и перед ним на столике стояла наполовину опустошенная бутылка водки. Время от времени он наливал себе в стакан чуть больше половины и с жадностью опустошал его, не закусывая, как простую воду. Но нисколько не пьянел. В баре было много людей, но никому не было до него дела. Издержки большого города, в котором каждый занят прежде всего самим собой и не обращает внимания на окружающих, как бы странно они ни выглядели. В то же время на заядлого алкоголика человек за столиком не был похож.

Может быть, у него случилось какое-то несчастье, подумал я. А при сильном стрессе алкоголь не действует.

Прикончив свою «дозу», я уже собирался уходить, но тут мой взгляд упал на любителя крепкого спиртного — и я остолбенел. С явным отвращением выцедив очередной стакан, мужчина достал из кармана лист бумаги, что-то торопливо написал на нем и бережно спрятал во внутренний карман. Потом вытряхнул из серой коробочки без надписи две желтых таблетки, взвесил их на ладони, словно гирю, опустил в стакан, залил остатками водки и залпом выпил, запрокинув голову. Оцепенел, глядя куда-то сквозь прокуренный зал, а потом внезапно рухнул лицом на столик, сметая бутылку и стакан.

Так получилось, что я был ближе всего к нему. Никто в баре еще не успел сообразить, что случилось, а я уже оказался возле его столика и, не думая о последствиях, попытался привести мужчину в чувство.

Кто бы подумал, что человек может покончить с собой в баре, у всех на виду, ни с того ни с сего, выпив в одиночку пол-литра водки? Во всяком случае, я — не подумал. Лишь когда мою ладонь кольнул «разряд», напоминающий слабый удар током, я догадался, что произошло.

В следующую секунду человек пошевелился и открыл глаза. И я прочитал в них такое тяжкое отчаяние, что мне стало не по себе.

Он так и не догадался, бедняга, что это я вернул его к жизни. Он решил, что цианид, который он с таким трудом добыл через десять посредников, оказался подделкой, и на моих глазах выбросил коробочку, где еще оставалось несколько смертоносных пилюль, в ближайший мусоросборник.

А потом он рассказал мне, что пытался покончить с собой не из-за каких-нибудь пустяков вроде увольнения с работы или ссоры с женой. Самоубийство в его положении было единственным выходом. Вот уже пять лет он страдал той неизлечимой болезнью, которая с каждым днем причиняет все более мучительную боль. У него была семья: жена и двое детей. И он сделал все, чтобы никто из них не мог заподозрить, что жить ему осталось совсем мало. По этой причине он отказался от госпитализации. Принимал украдкой обезболивающее, а когда оно перестало помогать — просто терпел. Стоически, стиснув зубы и стараясь вести себя дома и на работе так, будто его нутро не терзает злобная голодная крыса. Он был очень сильным и мужественным человеком. Единственное, что он мог себе позволить, — так это поглощать в больших количествах спиртное. Оно немного сглаживало боль, рвущую тупой пилой внутренности. Каждый вечер он уходил из дома и пил в этом баре. Потом возвращался домой и сразу ложился спать. Вернее, притворялся, что спит.. Спать ему не давала обострявшаяся ночью боль.