Босиком в голове - Брайан У. Олдисс Страница 16

Тучи брюхом волочатся по земле. Сгущающиеся облака солнце мир остается за облачным пологом и на просцениуме — мир новых плотных форм куда не ступала нога человека более белого студенней зимнего мир вайсбергов куда до них полярным шапкам чудесное

Волнующая картина и здесь же опрятная юная стюардесса эффектная прислужница пассажиров в своей чопорной синей униформе ребята из Эс-Эй-Эс можно подумать им до баб и дела нет. Пусть обманывают кого-нибудь другого. Одного сей маскарад лишь убаюкивает змея элемент формализованной эротики допсиходелических времен половозрелые полунагие девы прислуживают мужчинам над облачным слоем образующим немыслимые

Древние концепции благочестия отдельной позицией в перечне услуг предоставляемых авиакомпанией

Какой ценою вольт Брейшер

Оные девы суть антидот позволяющий существовать в этом суровом свободном мире ограниченность потаенного в них противостоит идиотическим просторам небес чудовищной

Соблазнительные очертания сквозь абстракцию униформы барельеф возвышенный прелесть

Нежные пухлые губы зовут прежде чем войти в штопор детские

Самолет начинает снижаться возможно Брейшер белою страной влекомый, к ней ринулся, но не дано коснуться неприкасаемый авиарайнер исчез в мороке гор и задумчивых долин

Огромный шрам метрополии внизу тридцать тысяч трамваев взламывают сухую бетонную корку. Серебряная нить Темзы разверстой трещиной и бравый капитан Матс Хаммерстрём берет курс на нее

Все, что смог удержать Брейшер в реторте своего черепа, это «кортина» старой модели и грузовик с шотландским номером откуда-то из Глазго. Вот и вся прекогниция. В следующий миг. Наш капитан. Тауэр-Бридж. Мост. Прямиком. В. Око Успенского.

— Наш самолет камнем рухнул в пылающую реку, спастись же удалось только мне, — закончил свой рассказ Брейшер.

Чартерис едва не врезался в группу людей, резко в сторону разбегаются, адреналин тут же прочищает мозги.

— Люди стали друг за дружку держаться, — сказал он. — И вообще все их повадки изменились.

— Это все бомбы, — кивнул Банджо Бертон. — Они стали перегруппировываться, понимаешь? Все, что у них было, они порастеряли. Теперь идеи одиночества и коллективного существования воспринимаются совсем иначе. Теперь повсюду новый саунд.

— Мне посчастливилось спастись. Я едва не захлебнулся, — настаивал на своем Брейшер.

— Но ведь это совершенно другой мир — новый! Я даже слышу его — гул словно перед землетрясением… — прошептал Чартерис.

— Как будут рады моему возвращению ребята из «Эскалации», — задумчиво протянул Бертон.

— Как здесь необычно, — сказал Чартерис, прислушиваясь к мерному рокоту двигателя.

— Как меня ждут в Лофборо! — довольно пробасил Брейшер. — Особенно жена.

Чартерно залился смехом: партия водителя под аккомпанемент четырехтактного двигателя. Серебристая лента дороги, его узкое море сам же он — сэр Фрэнсис Дрейк. Далеко на севере лежит его мыс — Мыс Доброй Надежды.

— От инфразвука толпа тащится со страшной силой, — сообщил Бертон.

— Роббинс сопляк и никакой он не святой, — тут же очнулся от тягостных раздумий Брейшер. — Я должен подготовить нового ученика, что смог бы овладеть тайнами иррационального, обуздать его безудержный поток.

— Подготовьте меня, — предложил Чартерис.

Дорога вела их все дальше и дальше на север прочь от былого. Мимо них проплывали города, дома, группы людей, но куда чаще они видели черные стволы деревьев, тяжелые зимние ветви, тонкая пленка материи, натянутая на гигантский барабан бытия. Скверов Севера Скверна. И трое мужчин, сидящих в машине совсем рядом и все же страшно далеко друг от друга, свидетельствующих, но не понимающих даже примерно того, что с ними происходит. Функционеры. Значения функции. Столь многообразным и многоликим было бытие их, что они могли овладеть лишь ничтожной его частью, став тем самым частной производной чего-то неизмеримо большего, того, что не дано знать человеку.

Фрагмент поэмы, приводить которую полностью вряд ли имеет смысл

Когда-нибудь и я наверх отправлюсь

По просевшим ступеням взбегу и окажусь в коридоре

Где полы выложены разноцветной плиткой

Красное и черное до боли знакомо

И тут же представится

Что некогда я уже был

И не просто но именно здесь

Где плиток узор вторит себе во взоре

Взор же узревает в нем самое себя

Красное с черным

Регулярность узора

Недвижность моя и незыблемость плит

тому подтвержденье

Мой суточный ритм

Твоя суточный

ритм

Наш суточный ритм

Ритм

Дня темень ночи свет

Сменяет хожу огнем

Ущербное светило

Себе сам свет

Задумчивый светильник

Помигивает в такт моей судьбе

Бесследно свет желанья тает

Сменяясь беспросветной явью

Мой суточный ритм

Твой суточный ритм

наш суточный ритм

Ритм

Мы знаем — было время

Когда мир был иным точнее не был

Тем чем стал впоследствии чем станет

По причинам всем нам известным

Скажем еще раз…

Порой мы вспоминаем об этом не где-нибудь

Но в спальне — рай и вослед

Катастрофа! В этом и состоит суть настоящего.

То чему мы отдаемся с такою страстью не более чем

Излет наших кривых Кривых.

Когда жива во мне страсть в тебе

Нас нет в ней лишь сама она не мы она

Все совершилось задолго до нас

Сущностное подлежит актуально бытующему — не так ли?

Нам не осталось ничего иного как только противостать

Славным нашим прародителям, смиряя вихри страсти,

Ввергающей нас в муки заблудших

Окаянных

Ведь рай стал уже легендой.

Мы поселились в холодном недобром мире

С высокими-превысокими небесами

Надо быть горой, чтобы дотянуться до них —

Это наш единственный шанс, иного не дано

Стать горой проснуться и стать горой

Все беды и змеи в нас самих

Но здесь же обитает и множество иных животных

Среди прочих твои союзники Дар слова тоже здесь —

Мечта психопомп и теноров

(прислушайся к пению птиц и сравни его с гнусавым

голосом какаду)