Проект «Аве Мария» - Энди Вейер Страница 17

Интересно, для чего так сделано? Ого, а еще повсюду показания датчиков температуры. Думаю, температура важна – ведь показания встречаются через каждые несколько метров корпуса. И на всех до единого стоит значение: «96,415°C».

О, знакомая температура! Я знаю конкретно эту величину! Откуда я ее знаю? Давай, мозг, напрягись…

* * *

На экране высветилось: «96,415°C».

– Ха! – воскликнул я.

– Что там? – тут же насторожилась Стратт.

Шел мой второй день в лаборатории. Стратт по-прежнему настаивала, чтобы астрофагов изучал только я, по крайней мере, пока. Она положила планшет на стол и приблизилась к окну наблюдательной комнаты.

– Есть новости? – спросила она.

– Вроде того. Температура астрофагов составляет 96,415 градуса Цельсия.

– Довольно горячо, да?

– Ага. Почти точка кипения воды, – ответил я. – Для любого земного организма это сулило бы верную смерть. Но для частиц, не боящихся солнечного жара, кто знает?

– И что вас так удивило?

– Я не могу ни нагреть их, ни остудить. – Я указал на вытяжной шкаф. – Я поместил несколько астрофагов в ледяную воду и оставил там на час. Когда я их извлек, температура частиц не изменилась: 96,415 градуса Цельсия. Затем я поместил другую группу в лабораторную печь, раскаленную до тысячи градусов. И снова температура вынутых из печи образцов оказалась 96,415 градуса.

– Может, у них отличная термоизоляция? – Стратт расхаживала по наблюдательной комнате вдоль стекла.

– Я думал об этом. И провел еще один эксперимент: поместил несколько астрофагов в очень маленькую каплю воды. Через несколько часов температура капли составляла 96,415 градуса. Астрофаги нагрели воду, то есть из них может исходить тепловая энергия.

– И какой из этого следует вывод?

Я хотел было почесать в затылке, но мне помешал защитный костюм.

– Ну, мы знаем, что частицы способны накапливать огромное количество энергии. Полагаю, она необходима для поддержания температуры их тела. Примерно, как у нас с вами.

– Теплокровные микроорганизмы? – предположила она.

– Похоже на то, – пожал плечами я. – Кстати, сколько мне еще оставаться единственным, кто с ними работает?

– Пока вы не раскроете все их сюрпризы.

– Одинокий исследователь в единственной лаборатории? Наука так не работает, – стал спорить я. – Нужно, чтобы над этим трудились тысячи людей по всему миру!

– В своих размышлениях вы не одиноки, – уверила меня она. – Мне сегодня звонили главы трех государств.

– Так разрешите другим ученым присоединиться!

– Нет.

– Почему нет?

Она на мгновение отвела взгляд, а затем снова посмотрела на меня через окно.

– Астрофаг – это инопланетный микроб. А если он способен заражать людей? А если он смертелен? А если защитный костюм и неопреновые перчатки для него не препятствие?

– Одну минуточку! – Я задохнулся от возмущения. – То есть я подопытный кролик?! Ясно: я подопытный кролик!

– Вы все неправильно поняли, – возразила Стратт.

Я молча смотрел на нее. Она на меня. А я на нее.

– Ладно! Вы все правильно поняли, – наконец, призналась Стратт.

– Черт возьми! – вырвалось у меня. – Не круто.

– Только не надо драматизировать. Я всего лишь пытаюсь подстраховаться. Представьте, что бы случилось, если бы я разослала образцы астрофагов самым гениальным умам человечества и эти частицы убили бы их всех? В один миг мы бы потеряли людей, в которых больше всего сейчас нуждаемся. Я не могу так рисковать.

– Это вам не дешевое кино, Стратт! – нахмурился я. – Патогены эволюционируют медленно, дабы атаковать особые органы-мишени. Астрофаги никогда не были на планете Земля. И они никак не способны «заразить» людей. Кроме того, прошло уже два дня, а я все еще жив. Так разошлите образцы настоящим ученым!

– Вы и есть настоящий ученый. И вы продвигаетесь быстрее, чем кто бы то ни было в целом мире. Не вижу смысла подвергать опасности остальных, если вы прекрасно справляетесь в одиночку.

– Вы шутите?! – возмутился я. – Пара сотен умов сумела бы продвинуться гораздо дальше…

– Кроме того, у большинства смертельных заболеваний инкубационный период составляет как минимум трое суток.

– Ах, вот оно что.

Стратт вернулась к столу и взяла планшет.

– Остальной мир получит доступ к образцам позже. А пока только вы. И выясните хотя бы, из чего, черт возьми, сделаны эти штуки. А потом мы обсудим передачу образцов другим ученым.

Она снова уставилась в планшет. Разговор был окончен. И в завершение, как сказали бы мои ученики, меня «опустили ниже плинтуса». Что бы я ни делал, состав чертовых частиц по-прежнему оставался для меня загадкой. Я облучал их, используя самые разные длины волн спектрального диапазона, но сквозь астрофагов не проходило ничего: ни видимый свет, ни инфракрасные волны, ни ультрафиолет, ни рентгеновские лучи, ни микроволны… Я даже поместил несколько частиц в особый бокс и подверг их гамма-излучению, испускаемому цезием-137 (в лаборатории имелось буквально все). Эксперимент с цезием я окрестил «тестом Брюса Баннера [30]». По-моему, удачное название. Но даже гамма-лучи не сумели проникнуть сквозь маленьких паршивцев! Все равно, что стрелять из пятидесятого калибра в листок бумаги и видеть, как пуля отскакивает обратно. Это не укладывалось в голове!

Я уныло поплелся обратно к микроскопу. Крохотные черные точки по-прежнему оставались на предметном стекле, как и несколько часов тому назад. Моя контрольная группа [31]. Их я не подвергал различному облучению. «Может, зря я так заморачиваюсь», – пробормотал я себе под нос.

Я порылся в ящиках, пока не нашел то, что нужно: наношприцы. Дорогостоящие и редкие инструменты, но в лаборатории имелись даже они. В принципе, наношприц – это микромикроиголочка. Достаточно маленькая и острая, чтобы протыкать микроорганизмы. Такими крошками можно выудить из живой клетки митохондрию [32].