Так хочет Бог - Андрей Муравьев Страница 17

Захар скрипнул зубами – разодранное мясо на запястьях саднило при каждом движении. Но красноармеец не останавливался – тер и тер. Кожаные путы только с виду такие крепкие. Если иметь терпение и желание… А уж этого сибиряку было не занимать.

Захар поднатужился.

Вроде, правая рука стала двигаться намного больше. Пригодько поблагодарил нерасторопность толстяка сторожа, перехватившего локти простым узлом. Немного усилий – и путы остались только на кистях. Уже недолго…

Кожаный шнур, стягивающий запястья, ослаб. Захар поднатужился, пропуская руки под собой. Вот и все, пожалуй. Немного работы зубами, минута на то, чтобы развязать ноги, и он снова может чувствовать себя свободным.

Тело не слушалось. Пленник торопливо растер мышцы, разгоняя кровь по жилам. Он поднялся, вытянул руки, свел их за спину и потянулся, покачиваясь на пятках. Так учил его еще дед, старый охотник. Друзья посмеивались с этого странного способа, но признавали, что меры действуют, помогая привести тело в порядок за несколько мгновений.

Пригодько прислушался. Вроде, тихо.

Узкое, забранное деревянной решеткой окошко давало мало света, но было понятно, что за ним все еще не ночь. Захар подошел к двери и приложил ухо к полотну. Он не знал, где он, кто его похитил. Но понимал, что ничего хорошего здесь не дождётся.

За дверью молчали – даже караульного не было слышно. Только едва уловимый шум множества голосов, будто кто-то затеял далеко отсюда, в недрах здания, молитву или спор.

Пригодько подобрал обрывки пут, присел сбоку от двери и настроился ждать.

…Замок скрипнул, когда солнце село. Торопливые шаркающие шаги одинокого человека, глухой удар о пол снятого запорного бруса.

Сибиряк подобрался.

Дверь тихо отворилась, в камеру вступила сгорбленная фигура.

Захар накинул на шею вошедшего кожаный шнур и затянул концы. Он старался не убить, а лишь слегка придушить беднягу.

Через пару минут все было закончено. Смуглый стражник, сменщик предыдущего толстяка, раздетый донага, валялся углу, крепко прикрученный к лежанке. Захар стоял у двери в одеждах вошедшего: длинная рубаха, перехваченная кушаком, плащ-накидка с удобным капюшоном, скрывающим половину лица. Только обувь казалось непривычной – остроносые туфли жали.

Оставалось выбраться наружу. Захар вздохнул, вытянул из ножен узкий кинжал, единственное оружие стражника, спрятал лезвие в складках платья. После чего перекрестился, нагнул голову и шагнул из камеры.

Последние два дня отряд кружил по горам, выбираясь с одной козлиной тропы на другую. Проводники, неразговорчивые угрюмые усачи, уверенно тыкали пальцем в очередной склон и оставившие в далеком селе своих лошадей тюрки знаком показывали подъесаулу следовать дальше. Оружие ему больше не выдавали. Видимо, оценили выучку.

Карабкаясь с кручи на кручу, перепрыгивая расщелины, взбираясь выше и выше, Горовой недовольно хмурился, но в пререкания не вступал. Прошли уже две недели после стычки с мародерами, но они все еще не добрались до цели.

Чем дальше они двигались в горы, тем холоднее становились дни и нестерпимее ночи. Под утро мороз забирался даже под меховые тулупы, прихваченные в долине.

На третьи сутки проводники заметно занервничали, да и тюрки сделались собранней и настороженней. Остановки стали куда чаще. Во время привалов один или два проводника с лучниками охраны исчезали, проверяя дальнейшую дорогу.

Крепость вынырнула внезапно.

Очередной крутой склон, поросший редким кустарником, гребень скалы и вот она – сложенная из серого камня неприступная твердыня. Почти отвесные склоны, клубящиеся туманом ущелья у подножия, узенькая тропа, огибающая высоту. По мере спуска тропа переходила в натоптанную дорожку, настоящий серпантин, по которому сновали груженные мулы и ишаки. Где-то там, внизу, белели мазанки небольшого поселения. Видимо, в орлином гнезде вся прислуга не умещалась.

Один из проводников гордо повел рукой в сторону цитадели и просипел что-то.

Гарук толкнул Горового под локоть:

– Внизу узкая долина, река, люди, но там нас сразу бы приметили… А тропа, которой мы пришли, – старая, почти забытая, и ведет к одинокому маленькому пастбищу, с которого стрелой до крепости не достать… Потому и добрались… – Гарук указал пальцем на цитадель. – На площадке, что выступает над стеной, каждый вечер творит молитву человек в белой чалме. Его тяжело спутать – он такой один… – степняк явно нервничал, потел, что удивительно на пробирающем горном ветру. – Ты должен его убить.

Горовой смерил взглядом расстояние до крепости и покачал головой:

– Тут больше четверти версты будет, а то и больше. Я попробовать могу, но…

Степняк сверкнул белками глаз:

– Ты должен выполнить то, что тебе приказали. Все наши жизни зависят от того, как ты управишься.

Один из охранников размотал холстину, обнажая вороненый ствол винтовки.

Тимофей Михайлович взял в руки привычное оружие. Отметил, как напряглись стоявшие вокруг тюрки.

"Первым выстрелом снять того, что у камня стоит. Потом сбить ближнего. Пока достанут сабли, успею еще одного застрелить, а там…"

За спиной послышался шелест, с которым сталь покидает ножны.

Гарук все также бесстрастно пояснил:

– Когда у тебя в руках будет оружие Лучезарного, – он указал рукой на винтовку. – За твоей жизнью будут присматривать сразу двое. Их сабли должны быть обнажены.

Острое лезвие кольнуло под лопатку. Подъесаул опустил ствол.

Три часа прошли незаметно.

Проводники и двое охранников подкреплялись за выступом скалы, защищавшем их от ветра. А Горовой и двое неудачников высматривали того, кто прогневил странного "Одина".

Вечером на одной из башен, высившимся по углам крепости, развели огонь. Пламя освещало дорогу у основания и площадку для моления.

Близился момент, ради которого казака провели через множество горных круч.

Тимофей размял замерзшие пальцы, пошевелил шеей.

Стрелять на таком расстоянии подъесаулу было не впервой. Но никогда раньше, судьба его так не зависела от результатов стрельбы. Промахнешься разок – и все… Можно ставить крест на всей затее. Да и на их с Захаром жизнях.

Захара… Тимофей усмехнулся. Вот ведь как жизнь повернулась. Сам же хоронил друга – глаза закрывал, землю кидал на саван, а оно вот как… Чудеса.

Горовой подышал на пальцы. На мгновение стало теплее.

Он вернулся к мыслям, не дававшим покоя с самой Антиохии.

А что, ежели все это, воскрешение Захара, его похищение, что если, все – только морок, наведенный чернокнижниками? Ведь не боги же эти христопродавцы – людей воскрешать?!