Древо возможного и другие истории - Бернард Вербер Страница 17

Симон решил, что первые шаги по звезде они сделают в зоне одного из пятен. Пьер надел костюм вулканолога, включил портативную систему охлаждения и вышел, размахивая флагом Земли. Все пожелали ему удачи. Благодаря стальному страховочному тросу он мог вернуться в любой момент.

Через переговорное устройство его товарищи услышали исторические слова:

— Я первый человек, попирающий ногами Солнце, и я водружаю здесь знамя своей планеты.

Симон, Люсиль и Памела зааплодировали, но так, чтобы ладони не соприкасались и не разогревались еще больше.

Пьер сунул флаг в солнечную топку, и он тут же вспыхнул.

Симон спросил:

— Ты что-нибудь видишь?

— Да… Да! Это невероятно! Здесь есть жители!

Треск.

— Они подходят ко мне…

Экипаж услышал протяжный вздох. Тело Пьера воспламенилось. Обезвоженные барабанные перепонки команды уловили звук, напоминавший шуршанье сухих листьев — «фшшшш».

Костюм вулканолога никогда не получит рекомендаций НАСА. Экипаж втащил обратно трос с оплавленным концом.

Люсиль перекрестилась:

— Пусть душа твоя поднимется к небу, черному и холодному.

Сейчас эти слова казались ей истинно благим пожеланием.

Симон хотел было стукнуть кулаком по обшивке «Икара», но вовремя спохватился. Надо избегать любого вида трения.

— Я должен все увидеть сам, — заявил он.

Он направился к шкафу с одеждой и, стараясь прикасаться к предметам только кончиками пальцев, облачился в костюм вулканолога.

— Не ходи, — попросила Памела.

— Ты тоже погибнешь, — предупредила его Люсиль.

— Если на Солнце действительно есть обитатели, как их называть? Почему не… солнечане? Мы все время безуспешно ищем марсиан, венерян, а инопланетяне живут здесь, в самой горячей точке на небе. Солнечане! Солнечане!

Симон вошел в огонь. Он увидел огромные шквалы оранжевой магмы. Это был не газ, не жидкость, а огонь во всей своей мощи, в чистом виде. По сравнению с такой температурой жаркая кабина казалась ему теперь прохладной.

Он обливался потом. Он знал, что у него всего лишь несколько минут, чтобы отыскать жителей Солнца. Он с трудом продвигался вперед, на тросе как на поводке. Если в ближайшие три минуты ничего не произойдет, он вернется на корабль. И речи не может быть о том, чтобы обуглиться подобно Пьеру. У Симона не было ни малейшего желания стать мучеником, он просто страстно, безумно хотел провести смелый научный эксперимент. А погибший ученый — это ученый, которому эксперимент не удался.

Он с опаской посмотрел на часы. Их разорвало на множество осколков.

И в этот миг он заметил «их». Они были перед ним, похожие на фантастические завитки огня. Солнечане. Огромные бабочки с оранжевыми крыльями напоминали живые клубы магмы. Они общались телепатически.

Они говорили с Симоном не долго, чтобы он не успел загореться. Солнценавт кивнул головой и повернул к «Икару».

— Невероятно, — сказал он потом Памеле. — Эти огненные существа живут на Солнце уже миллиарды лет. У них есть язык, наука, цивилизация. Они купаются в солнечном огне без всякого вреда для себя.

— Кто они? Как они живут?

Симон сделал неопределенный жест.

— Они взяли с меня обещание ничего не открывать людям. Солнце должно остаться «терра инкогнита». Мы должны защитить его от экспансии землян.

— Ты шутишь?

— Ни в коем случае. Они дают нам возможность вернуться только потому, что я поклялся сохранить в секрете все, что они поведали. И я никогда не нарушу клятву.

Симон смотрел на пылающий огонь в занавешенном иллюминаторе.

— В принципе, было глупо назвать корабль «Икаром». Как называется птица, которая вечно возрождается из пепла?

— Феникс, — сказала Памела.

— Да, феникс. Экспедиция «Феникс». Вот как нужно было ее назвать.

— Все есть в тебе уже с самого твоего рождения. Ты всего лишь вспоминаешь то, что уже знаешь, — объяснял ему отец.

«Все во мне. Все уже во мне…»

Он всегда считал, что, только путешествуя и набираясь опыта, можно понять мир. Значит, он будет заново открывать то, что уже знает? Что всегда знал? Эта мысль его преследовала: все уже в тебе. Мы не узнаем ничего нового, мы находим в самих себе спрятанные истины. Значит, младенец — мудрец? Зародыш обладает энциклопедическими знаниями?

Доктор Гюстав Рубле был известным врачом, он был женат, имел двоих детей, его уважали соседи, но эта мысль-воспоминание — о том, что все с самого начала уже есть в нас, — не отпускала его.

Он заперся в своей комнате и принялся медитировать. Ни о чем другом он думать уже не мог.

«Так значит, все уже во мне. Значит, — спрашивал он себя, — жить на свете бессмысленно?»

Он помнил, как Эркюль Пуаро, герой романов Агаты Кристи, распутал немало полицейских загадок, сидя в кресле в домашних тапочках. Гюстав Рубле тоже заперся у себя в комнате. Его жена, уважавшая его путешествия внутрь себя, приносила ему подносы с едой.

— Дорогая, — сказал он ей однажды, — понимаешь ли ты, что меня терзает? Жить ни к чему. Мы ничего не узнаем, мы только заново открываем то, что и так знаем давным-давно.

Жена села рядом с мужем и тихо сказала ему:

— Прости, Гюстав, но я тебя не понимаю. Я ходила в школу, где нам преподавали историю, географию, математику, даже физкультуру. Я научилась плавать кролем и брассом. Я вышла замуж за тебя и научилась жить вдвоем. У нас родились дети, и я научилась воспитывать их. Я ничего этого не знала до того, как начала жить.

Он задумчиво грыз кусочек хлеба.

— Ты уверена в этом? А ты не думаешь, что если бы ты пристальнее заглянула в себя, то могла бы получить все эти знания, не выходя из комнаты? Вот я, например, проведя два дня в одиночестве, понял больше, чем если бы два раза обогнул земной шар.

Она не могла не возразить.

— Если бы ты обогнул земной шар, ты узнал бы, как живут китайцы.

— Но я и так знаю. Я нашел это в себе самом. Я спросил себя, как живут все народы Земли, и увидел мгновенные, как вспышка, картинки, как будто живые почтовые открытки, рассказывающие об их жизни. И до меня тысячи отшельников точно так же путешествовали в воображении.

Валери Рубле тряхнула красивой рыжей шевелюрой.

— Я считаю, что ты ошибаешься. В замкнутом пространстве твое восприятие, разумеется, ограниченно. Настоящая жизнь шире твоего сознания. Ты недооцениваешь разнообразие мира.

— Нет, это ты недооцениваешь могущество даже одного-единственного человеческого мозга.