Античеловек - Дин Кунц Страница 19

– Джекоб, стой где стоишь, – сказал Он. Я остановился и посмотрел вниз. Лестница выходила в один конец погреба, и сверху невозможно было увидеть, что там происходит в другом углу.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего особенного.

– Тогда я спущусь.

– Нет! Я... я сейчас представляю из себя неприятное зрелище, – сказал Он. – За последний час произошло главное изменение. Так что ты лучше оставайся наверху.

Голос чем-то напоминал запись, сделанную на скорости семьдесят восемь оборотов в минуту, а проигранную на скорости в сорок пять оборотов, но все же слова звучали достаточно внятно, и в нем сохранились некоторые прежние нотки, позволившие мне понять, что голос действительно принадлежит Ему.

– Думаю, я в состоянии это перенести, – сказал я и сделал еще шаг вниз.

– Нет!

В этом возгласе звучало такое недвусмысленное нежелание меня видеть, что я развернулся и поднялся наверх. Я был потрясен. Невзирая на все прежние заявления, сейчас у меня в голове теснились обрывки из всяческих фильмов ужасов. Стрела в шее... Несколько грубых швов, протянувшихся через лоб... злорадные глаза мертвеца...

– Изменения... – пробормотал я. – Что...

– Необходимо было приспособить мою систему кровообращения к новому телу, – отозвался снизу Он. В этом было нечто странное – разговаривать с Ним и не иметь возможности Его увидеть. Мое воображение переполняли самые кошмарные картины, и я был уверен, что в данный момент Он действительно соответствует какой-то из них. – Прежняя уже не могла должным образом снабжать мои ткани кислородом. Я встроил тройной насос, чтобы он мог обслуживать и внутренние, и внешние сосуды.

Я уселся на верхнюю ступеньку, поскольку не был уверен, что устою на ногах.

– Ясно, – сказал я, хотя на самом деле мне ничего не было ясно. Но я очень не люблю выглядеть дураком. Это осталось еще с тех давних времен, когда я жил вместе с Гарри Личем. Он часто объяснял мне какие-нибудь сложные вещи, понятные лишь специалистам, а потом спрашивал: "Ясно?" И если я отвечал "нет", он хмурился и снова принимался за свое, стараясь объяснить все как-нибудь попроще и добиться, чтобы я все-таки понял. Он никогда не называл меня тугодумом, но от сдерживаемого раздражения Гарри мне всегда делалось как-то неуютно. Прошло много лет, я закончил интернатуру, стал полноправным практикующим врачом и лишь тогда осознал, что страдаю комплексом неполноценности. Я понимал это и сейчас, но справиться с ним не мог.

– И еще меня не устраивали глаза, – продолжал тем временем Он. – Пришлось с ними повозиться. И с другими органами тоже, чтобы они работали более эффективно... Короче говоря, Джекоб, я больше не человек. И даже не андроид. Я и близко на них не похож. Франкенштейн!

Да нет, чепуха! Или все же не чепуха?

Некоторое время мы хранили молчание. Я пытался переработать неясные, расплывчатые картины, мелькающие перед моим внутренним взором, в связную теорию, в единый образ. Это была нелегкая задача, даже на умственном уровне.

В конце концов я спросил:

– Ну и что ты от этого выиграл? Ты хотя бы подвижен?

– Нет. Слишком много тканей.

– Если ты не можешь двигаться, полиция схватит нас в ближайшие дни, – сказал я. – Раньше или позже, но власти поймут, что мы их одурачили. Они вернутся сюда, а ты будешь сидеть и ждать, как пластмассовая утка в тире.

– Нет, – уверенно произнес Он. Его голос по-прежнему звучал искаженно и странно. – Я теперь бессмертен, Джекоб, точнее, почти бессмертен.

– Полная неуязвимость? Ты что, действительно уверен, что можешь не бояться даже ядерного оружия? Я думаю, что, если у властей не останется другого выхода, они пустят в ход ядерный заряд ограниченного радиуса действия. Они достаточно сильно ненавидят тебя, чтобы решиться на это. И они возненавидят тебя еще сильнее, когда увидят, каким ты стал. Особенно если поймут, что ты считаешь, что можешь дать людям неограниченно долгую жизнь.

Наверное, звуки, донесшиеся из холодного погреба, следовало считать смехом. По крайней мере, теперь, когда Он так далеко ушел от человеческой формы, это было максимально удачное с Его стороны подражание звукам, которыми люди выражают веселье. Но вместо того, чтобы придать мне хорошее настроение, эти звуки встревожили меня и вызвали желание оглянуться через плечо.

– Я не неуязвим, Джекоб. И ты сам увидишь, что я не стал неподвижной мишенью. Я превратился в неудержимую силу.

– Я боюсь, что ты меня покинешь, – сказал я.

– Выбрось это из головы.

Минутное молчание.

– Ты принес пищу? – поинтересовался Он.

– Трех волков.

– Сбрось их вниз. Я подберу их, когда ты отойдешь. Но тебе придется еще поработать. Говядина уже почти закончилась. Трех волков мне будет недостаточно.

– Сколько тебе еще нужно?

– Все, что ты сможешь дотащить, Джекоб.

– Тогда я лучше отправлюсь на охоту прямо сейчас, чтобы потом можно было отдохнуть и поспать.

– Джекоб!

– Что?

– Не бросай меня, Джекоб. Пожалуйста, верь мне. Продержись еще немного. Всего один день, Джекоб. Все идет быстрее, чем я ожидал. Быстрее и постоянно ускоряется.

Я встал и пошел к волчьим тушам. Я по одной перетащил их к лестнице, ведущей в погреб, и сбросил вниз. Они падали с глухим стуком. Я закрыл дверь, ушел в гостиную и прислушался. Через несколько секунд я услышал тяжелое, ускоренное дыхание, шорох перетаскиваемых туш и короткий гортанный радостный возглас. Потом стало тихо. Я прихватил пару запасных обойм, выпил кофе и снова пошел наружу – поискать, кого еще можно убить...

Над горами мела метель, и ветер швырял пригоршни сухого, обжигающе холодного снега. С тех пор, как я последний раз выходил из дома, он усилился, стал порывистым и едва не сбивал меня с ног. Низкие тучи отражали белизну снежных равнин.

Я чувствовал себя ужасно одиноким, а отчаянное буйство бурана отнюдь не способствовало поднятию настроения. Я всегда принадлежал к тем людям, которых называют бирюками, к тем, которые редко испытывают потребность в обществе себе подобных. Да, конечно, у меня был Гарри. Трудно даже представить, на что был бы похож мир без Гарри, без его вспыльчивости, без его вонючих сигарет, без его кустистых бровей, которые он приподнимал от удивления или, наоборот, сосредоточенно сдвигал, сердясь. Гарри был неизменной величиной, скалой, которая будет существовать вечно. Еще были женщины. То есть женщин было много, но значение имели только две. Да, Джейк Кеннельмен, прирожденный холостяк, дважды за свою жизнь влюблялся. Первой моей любовью была Дженни, стройная блондинка. Ее груди выпирали из-под блузы, как наливные яблоки, а фигура была зрелой и женственной. Невозмутимая Дженни, вечно занятая своими книгами, Сэлинджером, Геллером, всем этим воскресшим авангардом. Сам не знаю, как меня угораздило в нее влюбиться; хотя в ней было нечто еще помимо спокойной и совершенной внешности. Дженни обладала какой-то мягкостью и почти животным теплом. Она была словно остров, куда можно пристать после плавания по бурному морю и обрести покой и утешение. И она покинула меня. Ну зачем женщине возиться с долговязым, неуклюжим, худым, вечно взъерошенным врачом, если она может заполучить любого мужчину, которого только пожелает? Хороший вопрос. Вот и Дженни его себе задала. Вечером она была со мной, а наутро исчезла. Но зато появилась Ким, с темными волосами, темно-карими глазами, бронзовой кожей. А потом был пожар... Пожар и обугленное тело – за две недели до венчания, которое так и не состоялось. Лишь эти три человека были мне настоящими друзьями. Теперь одна из них ушла к другому, вторая умерла, а третий находился за пару тысяч миль отсюда, в Нью-Йорке. Мне страшно хотелось, чтобы все трое сейчас были рядом со мной, чтобы можно было их обнять. Я бы обрадовался даже запаху мерзких сигарет Гарри.