Судный четверг - Николай Бахрошин Страница 19

«Война… И слово какое-то паучье, приторно липкое от запекшейся крови, гулкое, словно канонада за горизонтом», — часто думал Володя.

Впрочем, задумываться он начал не сразу. Его, как и всех, призвали, но в военкомате сразу предупредили, что использовать «господина ученого» собираются «по специальности». Оборона, мол, это еще и наука, в которой умные головы нужны до зарезу. А ваша тема — раскладка предметов на волновые матрицы с их последующим перемещением в пространстве — и в мирное время представляла немалый интерес для армии, а уж теперь — сам бог велел…

Так что перехода на военное положение Налимов практически не ощутил. Все те же засекреченные лаборатории, максимально удаленные от населенных пунктов, тишина и глухое эхо подземных залов, ровный фон силовых агрегатов, компьютерные столы, заваленные чертежами и схемами, сосредоточенность в узком кругу.

Рядом — привычные люди науки, отщелкивающие формулы над утренним стаканом кефира, разве что белые халаты накинуты не на штатские костюмы, а на форму с погонами. Ну, да под халатами все равно не разобрать званий.

Володя тоже носил погоны и форму, незаметно для себя вырос от подхорунжего, то есть младшего лейтенанта, аж до сотника, который уже является лейтенантом старшим, а следовательно — грозой всех младших и сложноподчиненных, как ехидничали коллеги из его сектора. Даже получил за одну разработку некую медальку «За оборону планеты!». Зубоскалы часто называли ее «Фига врагу», грубое изображение орбитальной станции-крепости на лицевой стороне очень напоминало большой волосатый кукиш. Но, по сути, ученый Налимов жил так же, как и на своей довоенной кафедре. Проблема формулируется в задачу, та, соответственно, диктует метод решения, каковой, при широком подходе, определяет будущую методику…

«Позвольте, позвольте, господа хорошие, вот тут-то, кажется, и кроется закавыка — в самом изначальном уравнении… Ноги быстренько берем в руки — и проверяем счисление всем колхозом… Да, хорунжий Кацман, персонально для вашего благородия — всем кибуцем, ничего не имею против подобной формы аграрного производства… Главное, коллеги, пахать и пахать…»

И пахали же! Словно и не было никакой войны…

Начальник Н-ского подразделения, генерал-майор Звердич, уже членкор, по-прежнему считал его своим лучшим учеником и прямым научным наследником. Война все еще оставалась где-то далеко, в других измерениях, в другой жизни. Пока он не узнал, что его родители и сестры погибли во время бомбардировок на планете Тайга.

Это было очень не просто — представить, что их всех, таких родных и живых, больше нет…

Потом… Да, потом!

Потом случилась та история с Машенькой. Пожалуй, как последняя капля.

Называется, решил устроить праздник любимой девушке, которую всерьез собирался объявить невестой. Выбил для них двоих командировку «в цивилизацию», на заводы-поставщики, в курортный город, где (по слухам) все осталось почти как до войны. И, значит, совсем как в раю, если в раю тоже практикуется свето-волновая маскировка и система микрочиповых пропусков, инъецируемых под кожу.

Почему все-таки город и округ не предупредили о предстоящем налете? Где на этот раз была хваленая система дальнего обнаружения, способная отследить самые мелкие цели еще на подходе к звездной системе? Почему обстрел оказался таким внезапным? Где, в конце концов, была система орбитальной защиты? Почему не сработали «дальнобои»? Почему? Почему? Почему?

Потом многие задавали эти вопросы. И он задавал, горько, зло, недоуменно — вслух, и с глухим, безнадежным отчаянием — про себя. Только это было уже не важно…

Не важно! Факт тот, что она…

Да, когда ее выкопали, вынесли из-под обломков здания, она еще прожила какое-то время, и он держал ее руку и гладил тонкие пальцы, пытаясь согреть их дыханием. Не смог согреть. И она, Машенька, его улыбчивая, его единственная, с которой вот только что — на долгую-долгую жизнь, так и умерла с торчащими из живота и груди огрызками арматуры. Умерла с вывороченными наружу кишками, от которых остро пахло дерьмом.

Он гладил ее руку и в то же время не мог не морщиться от этого запаха. Запах дерьма — запах смерти, так и запомнилось. Впоследствии он часто думал — хорошо, что она не открывала глаз, хотя бы не видела его невольной брезгливости, которая наверняка пробивалась сквозь отчаяние…

* * *

Когда старший научный сотрудник сотник Налимов подал рапорт о переводе из военной лаборатории в действующую армию, перед ним только что двери не запирали на ключ. Звердич откровенно орал, что он идиот, кретин, сорвиголова без царя в башке и просто не ведает, что творит! Он, старый, седой профессор, вынужден биться грудью против такого идиотизма! Уж не обессудьте нижайше, молодой человек, но глупость — всегда наказуема, и хорошо если это именно наказание, а не расплата на всю оставшуюся жизнь! Да-с, именно так!

Володя добился. Трехмесячные курсы переподготовки — и в войска, в ту самую дальнобойную артиллерию, которая так и не защитила тихий курортный городок, по официальным данным не имеющий никакого отношения к войне. К счастью, его направили на другую планету, иначе было бы совсем тошно…

Война… Только здесь, на Казачке, Володя начал по-настоящему понимать, что это такое — война, думал он потом. Именно здесь, в горячей точке галактического сектора, в ключевой точке межзвездных путей, на планете, которую регулярно бомбили, обстреливали и утюжили, где волны десантов разбивались о наземные укрепрайоны конфедератов, где штатовцы наступали и отступали, оставляя после себя перепаханные поля выжженной, зараженной земли, некогда бывшей лесами, полями и городами.

Нельзя сказать, что увиденное на поверхности обороняющейся планеты поразило его. Это нечто другое — больше, яснее, проще в каком-то смысле. Как удар доской по макушке не может не быть простым и понятным, рассуждал он наедине с собой.

Войска, боевые части — это был другой мир, другая жизнь, словно он заснул и проснулся в теле нового человека. Грубее? Конечно. Яростнее? Разумеется! Но дело даже не в этом. Володе показалось, что в этих людях, его новых боевых товарищах, было какое-то непоколебимое спокойствие предопределенности, особая кристальная ясность, окрашивающая мир в два простых и понятных цвета — черный и белый. Наверное, так…

Наверное, очутившись в войсках, Володя сразу начал завидовать тем, кто воевал бездумно и лихо, как казалось ему, щеголяя формой и козыряя уставным этикетом. Как Семка Загребец, например. Почти ровесник, без пяти минут друг и в то же время непререкаемый командир…

Впрочем, кто сказал, что для есаула все было так легко? Сам Загребец такого не говорил, это точно. По-настоящему, по душам, они общались не так уж много времени, сначала комбат долго присматривался к своему новому заму. Володя же просто робел перед этим немногословным капитаном с безукоризненной выправкой и множеством боевых орденов на выпуклой спортивной груди. Только спустя пару месяцев Налимов решился рассказать есаулу про смерть родителей, сестер и невесты. Узнал в ответ, что до войны у Семена была семья и трое детишек, несмотря на его молодость. И еще была кошка Муся, и хотели с женой четвертого, уже прикидывая, куда пристроить зверя на время беременности…