По ту сторону рифта - Питер Уоттс Страница 19

Думаю, слово «мухобойка» годится не хуже всех прочих.

– Может, шла война, – бормочу я. – Может, он нацелился на чужую недвижимость. Или это была какая-нибудь… семейная склока.

– Может, он не знал, – подсказывает Дикс. – Думал, что на тех координатах никого нет.

«Откуда у тебя такие мысли? – удивляюсь я. – Какое тебе вообще дело?» И тут до меня доходит: ему и нет дела – до Острова, во всяком случае. Не более чем раньше. Эти радужные версии он придумывает не для себя.

Сын пытается меня утешить.

Только сюсюкаться со мной не стоит. Какой же я была дурой: позволила себе уверовать в жизнь без конфликтов, в разумность без греха. Какое-то время я существовала в мире грез, где в жизни нет места манипуляциям и эгоизму, где каждому не приходится отстаивать свое существование за счет других. Я обоготворяла то, чего не могла понять, хотя в финале все стало ясно донельзя.

Но теперь я поумнела.

Все закончилось: еще одна сборка, еще одна веха, еще один растраченный кусочек жизни, который не приблизил нас к завершению миссии. Неважно, каких успехов мы добиваемся. Неважно, хорошо мы делаем свою работу или нет. Фраза «задача выполнена» на «Эриофоре» не имеет смысла: в лучшем случае это ироничный оксюморон. Однажды нас может постигнуть неудача, но финишной черты не предвидится. Мы будем вечно ползти по Вселенной, как муравьи, и тащить за собой свою чертову сверхмагистраль.

Мне столько еще всего предстоит узнать.

По крайней мере со мной сын. Он научит.

В чем тут подвох? На первый взгляд, ни в чем. Кровавые разводы в точности согласуются с положением тела. Никаких фонтанов; вскрыли брюшную область, так что кровь не хлестала из артерий, а скорее вытекала. Надписей тоже никаких. Никто не намалевал на стене «Helter Skelter» [14], «Властвуй, Сатана!» или хотя бы «Элвис жив». Очередная катавасия на очередной кухне в очередной однокомнатной квартире, и так уже замаранной следами многолетнего присутствия двух человеческих душ. Теперь осталась лишь одна – бешеное, забрызганное кровью существо, что вырывается из рук полицейских и бесконечной мантрой выкрикивает: «…Я должна спасти его спасти его спасти его…» Лишнее подтверждение того факта, что бытовые убийства – отстой. Не то чтобы прибывшие копы нуждались в подтверждениях.

Она его не спасла. Сейчас очевидно, что его никто уже не спасет. Он лежит среди собственных потрохов, кровь и лимфа расползаются по прожилкам между квадратами линолеума, дорожки пересекают друг друга, рисуя на месте преступления готовую запекающуюся решетку. Время от времени на губах трупа набухает и лопается красный пузырек. Присутствующие делают вид, будто не замечают этого.

Орудие убийства? Да вот же оно: самый заурядный столовый нож, скользкий от крови, в которой застывают отпечатки пальцев. Валяется ровно там, где его бросили.

Не хватает одного – мотива. Соседи говорят, что пара была тихая. Он болел, и не первый месяц. Из дома выходили редко. В рукоприкладстве не замечены. Всем сердцем любили друг друга.

Может, она тоже болела. И подчинялась приказам какой-нибудь опухоли в мозгу. Или же это неудавшееся инопланетное похищение – серокожие пришельцы со 2-й Дзеты Сетки напортачили и в итоге свалили все на неповинную свидетельницу. А может, это массовая галлюцинация и ничего на самом деле не произошло.

Может, не обошлось без Бога.

Взяли ее быстро. У убийств, совершаемых в рабочие часы, есть свои плюсы. Собрали образцы, соскоблили с одежды и кожи следы крови на тот случай, если у кого-нибудь возникнут сомнения, откуда она все-таки взялась. Обыскали квартиру, опросили соседей и родственников, составили общую картину: Жасмин Фицджеральд, 24 года, белая, брюнетка, соискательница докторской степени. Специализация – глобальная общая теория относительности, что бы эта хрень ни значила. Жасмин привели в порядок, переодели и после краткого визита к судье усадили в комнату для допросов № 1 службы судебно-психиатрической экспертизы.

С ней оставили человека.

– Здравствуйте, миссис Фицджеральд. Я доктор Томас. Или просто Майлз, если вам так больше нравится.

Она пристально смотрит на него.

– Майлз так Майлз. – Внешне она спокойна, но лицо выдает недавние рыдания. – Видимо, вам поручили выяснить, чокнутая я или нет.

– Верно – можете ли вы отвечать перед судом. Сразу должен вас предупредить, что сказанное мне не обязательно останется между нами. Вы понимаете? – Она кивает. Томас садится напротив нее. – Как мне вас называть?

– Наполеоном. Магометом. Иисусом Христом. – Ее губы стягиваются в едва заметную улыбку, которая тут же исчезает. – Извините, шучу. «Жас» меня вполне устроит.

– Как вам здесь? С вами нормально обращаются? Она хмыкает.

– Даже шикарно, если учесть, за какого монстра меня тут принимают. – После паузы: – А знаете, это ведь не так.

– Вы не монстр?

– Я не чокнулась. Я… видите ли, у меня недавно произошел сдвиг парадигмы. Весь мир теперь выглядит иначе, и головой я все понимаю, но вот нутром иногда… в общем, еще и чувствовать по-другому очень нелегко.

– Расскажите мне про этот сдвиг, – просит Томас. Никаких записей он не ведет. У него даже блокнота нет. Хотя это ничего не меняет. У микрокассетного диктофона в его блейзере очень чуткие уши.

– Сейчас все обрело смысл, – произносит она. – Раньше такого не было. Вообще-то, я впервые за всю жизнь по-настоящему счастлива.

На этот раз ее улыбка задерживается подольше. Настолько долго, что Томас поражается, какой же искренней та выглядит.

– Когда вас привели сюда, вы были не особенно счастливы, – мягко возражает он. – Напротив, крайне расстроены.

– Ага. – Жасмин с серьезным видом кивает. – Понимаете, такую штуку и с самой собой провернуть не слишком-то просто, а уж подвергать риску человека, который тебе дорог… – Она утирает уголок глаза. – Он ведь уже больше года умирал, вы в курсе? С каждым днем боль становилась чуть сильней. Почти видно было, как зараза расползается по его телу, словно… словно листик засыхает. А может, все из-за химии. Так и не решила, что хуже. – Она качает головой. – Ха. Уж с этим, по крайней мере, покончено.

– Так вот почему вы пошли на такое? Чтобы прекратить его муки?

Томас в этом сомневается. Убивая из милосердия, страдальцев обычно не потрошат. Но все-таки вопрос задан.