Наследие - Виталий Храмов Страница 19

Сплошная куча скелетов захлестнула отряд крестоносцев, что защищали священника, очень эффективно уничтожавшего нежить своим Даром Триединого. Но Бродяги лезли на клирика прямо друг по другу, со своей мертвой решимостью и смелостью неуязвимой сущности. Полыхнул Свет, вся эта куча гнилых тел содрогнулась, замерла горой, но уже – трупов.

Зуб скинул шлем, рванул кольчужный воротник, разрывая ремни, – ему нечем было дышать, пот застил глаза, руки уже одеревенели махать топором. Он уже не бил Бродяг, а пихал их своим топором. Зуб даже не смог переломить костяную палочку с заклинанием. Он ее перекусил, ткнул Бродягу шипом топора в лицо, тут же отбил руку другого Бродяги от одного из своих бойцов, ударил еще одного. Но получился не удар, а шлепок. Голова Бродяги не лопнула под ударом, а топор Зуба застрял в костях черепа. Бродяга дернулся, вырывая топор из рук Сбитого Зуба.

«Хоть глоток силы», – подумал Зуб, впечатывая кольчужный кулак в белесые глаза Бродяги, натягивая свой шлем на собственную голову – другой рукой. Но Синеглазка уже в беспамятстве валяется под ногами своего брата, который, с высоты повозки крушит черепа Бродяг длинной алебардой.

Бросившийся под ноги бывалому наемнику, теперь – крестоносцу, Бродяга, заставил Зуба пошатнуться. Тут же удары других Бродяг в корпус, как молотами, выбили из груди Зуба воздух. Зуб ударил в ответ кулаком, схватившись за кинжал на поясе. Но что уже мертвому удар кулаком? Ответный же удар Бродяги полыхнул вспышками в глазах Зуба, во рту – вкус стали, звуки грохотали, как внутри колокола. Все померкло, мир перевернулся.

Но Зуб не потерял сознания, даже упав. Он схватился за скользкую кость ноги Бродяги, который наступил Зубу на грудь, чтобы влезть на повозку, вогнал ему кинжал между дисками позвоночного столба, обтянутого гнилым мясом. Бродяга замер, повиснув на борту повозки. От страшного удара в затылок голова Зуба опять взорвалась. Он на секунду потерялся. Когда очнулся, пожалел, что расстегнул ворот, – зубы Бродяги, источая зловоние сгнившего мяса, тянулись к его горлу. Зуб вскинул руку, обхватывая голову нежити, засовывая пальцы ему в рот, взвыв от боли, – Бродяга больно, даже сквозь перчатки, прикусил пальцы. Зуб дернул рукой от себя, до хруста. Бродяга обмяк.

«Секундочку, секундочку! Вздохнуть!» – молил Зуб. Но он услышал крик, отозвавшийся болью в сердце, – крик Жалеюшки.

«Иду! Иду, любимая!» – думал Зуб, но никак не мог встать – его топтали Бродяги, выдавливая из него остатки воздуха и сил, на него падали трупы. Зуб задыхался. Он дергался, пытаясь спихнуть с себя эту зловонную кучу костей, но сверху продолжали падать гнилые кости с разбитыми черепами, которых крошил Корень.

Его алебарда уже лопнула, не выдержав такого количества ударов. Теперь Корень бил в головы Бродяг железными костылями, которыми они закрепляли свои шатры и навесы во время выступлений. Размахивая сразу двумя железными прутами, благо, как врожденный циркач, он был двурукий, равно владея и правой, и левой рукой, Корень стоял прямо над телом сестры, которую любил и ценил больше своей жизни. Бездарей в Мире рождаются тысячи тысяч, магов – сотни, а магов Жизни – единицы.

От кого их мать понесла Синьку, они не знали. И – не хотели знать. У них всех была МАМА. А отцом им был Цирк. Никто из них никогда не мог попрекнуть маму за ее дополнительный приработок. Потому что очень часто, даже слишком часто этот приработок оказывался единственным. Но этим часто попрекали их. «Дети цирковой шлюхи» – так их дразнили с самого детства. Да. Так оно и было. Но они выжили. Из дюжины рожденных братьев и сестер – все выжили. И они знали, чем и как их мать зарабатывала им ужин. Они не могли попрекнуть ее. Потому что она – МАМА.

А вот этот князеныш мог. Корень прекрасно видел, какие чувства испытывают друг к другу его сестра и этот умный, даже слишком умный, заумный, мальчик. Прекрасно видел. Но он знал, как больно будет его сестре, когда ему, княжичу, Наследнику императора, в лицо будут кричать: «Дочь цирковой шлюхи!»

– Куда?! – зарычал Корень, крюком костыля захватывая костяную руку Бродяги, протянутую к визжащей Матери Милосердия, вторым костылем разбивая этот гнилой череп.

«Ну, и где этот князеныш? – подумал Корень, размахивая стальными изогнутыми прутами. – Ускакал за Бруской? Бросив их всех тут? Его ты полюбила, сестренка? А он бросил тебя ради своего милого дружка!»

Он думал так от злости. От отчаяния. Чтобы разозлить самого себя. С детства Корень – в злобе и ярости – черпал силу и стойкость. А драться приходилось очень и очень часто. За кусок хлеба, за обиды, за младших братьев и сестер, за оскорбления мамы. Злость придавала силу, давала крепость телу и решимость духа.

Он злил себя, а командир – лишь очень зримый объект для разжигания злобы. На самом деле Корень все больше и больше уважал этого мальчика, что всегда казался слишком высокомерным. Но оказалось, что вся эта отстраненность – от уязвимости. Парень был очень одинок и легкораним. Мальчик был очень внимательным к людям, не был высокомерным, при этом был очень честным, ответственным и, как позже выяснилось, очень мужественным. И если бы сегодня командир не повел свой маленький отряд прямо на орду нежити, чтобы спасти Бруску, а остался бы тут, со строем щитоносцев, Корень бы очень сильно разочаровался в легендарном победителе демонов-змеелюдов, соратнике святого Старика. И считал бы, что юбка его сестры, ее прелести, испортила мальчика, давно ставшего седым мужем.

Костлявая рука Бродяги, как стальным ломом, перебила запястье Корня. Парень взвыл от боли, опять вспышкой ярости наполнившей его силой. Корень проломил лоб этому мертвяку, снес нижнюю челюсть другому. И опять взвыл от боли. Бродяга впился своими гнилыми зубами в ногу акробата. Костыль пробивает нежити череп, гниль льется прямо на прокушенные штаны, на рану. Другой Бродяга сбивает Корня с ног. Акробат падает на спину, встает на лопатки, цирковым приемом прыгает со спины – прямо на ноги, «проваливаясь» от боли на прокушенную ногу, но достает костылем затылок Бродяги, что ползет по Матери Милосердия, зажмурившейся от ужаса, закусившей губу и закрывшей живот руками.

Опять – как ломом ударили по ноге. По вспышке тьмы в глазах и волне тошноты Корень понял – опять сломали ногу. Циркач очень хорошо знает, что такое – перелом костей. И если бы не Синька, все бы они давно умерли от голода. Кому нужен искалеченный артист? Но у них была Синька, потому они прославились лихостью головокружительных и опасных трюков. И подрабатывали наемниками, что тоже прибавляло Синьке работы и опыта.

Акробат, прыгая на одной ноге, опять стал крутить железный прут. Теперь только один прут, обрушивая, то один его конец, то – другой, на Бродяг. Разбивая им руки, черепа, позвоночные, шейные диски Бродяг. Еще один смердящий скелет упал на Жалею, совсем лишившуюся чувств от ужаса. Корень подцепил крюком прута за шею скелет, что упал на его обессиленную сестру, резким рывком бросив Бродягу в его собрата-нежить, сбивая обоих с повозки, вниз, на павшего Зуба.

С шипением и грохотом ударили молнии, перебегая с Бродяги на Бродягу. Завоняло паленым гнилым мясом.

– Маги вернулись, – выдохнул Корень, встав на колено перебитой ноги, оперевшись на железный прут, как на костыль, тяжело дыша трупным смрадом.