Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан Страница 2

А затем появилась и основная группа налета; темная масса стаи бомбардировщиков показалась в серебристом свете, пролетая на фоне луны: в детских сказках так обычно изображают полет ведьм.

Упали первые бомбы – это трусливые летчики сбросили свой смертоносный груз раньше времени, на Шутерс-Хилл, Тэмсмид и Ирит, не доходя до плотного огня зениток, защищавших порт и доки. Далекое бах, бах, бах напоминало поступь идущего по снегу великана, каждый шаг которого отмечается языками пламени.

Однако бóльшая часть немцев не теряла самообладания и добиралась до своих целей. Кроу знал их на протяжении многих поколений как настоящих, смелых воинов. В течение долгих столетий своей жизни он много раз сражался – как на их стороне, так и против них. И немцы неизменно производили на него сильное впечатление.

Полыхающий город представлял собой завораживающее зрелище: зеленые, красные, оранжевые и синие огни зажигались на земле, словно цветы в летнем саду. Кроу рассеянно начертал пальцем в воздухе знак, похожий на наконечник стрелы, – руну Кеназ. У викингов это было символом возрождения в огне, который Кроу познал тысячу лет тому назад, когда был стражником короля Свена Вилобородого из Ригира. Он передернул плечами. Вокруг него что-то менялось.

Теперь враг был у Кроу над головой. С помощью слуха и обоняния он ощущал странные толчки, когда взрывы бомб нагнетали на него волны горячего воздуха и в разреженном пространстве пожаров закручивались неестественные водовороты пламени.

Кроу обратился к Смерти.

– Ну же, давай, – сказал он на древнем, забытом языке, – вот он я. Неужели ты меня не слышишь? Неужели не видишь? Это же я, твой слуга.

Но он был не нужен Смерти. Ей нужна была семья Дэвисов, прятавшаяся под лестницей дома номер шестнадцать: мистер Дэвис, который только что выглянул проверить, как там остальные, миссис Дэвис, их дети и даже пес Плуто. Смерти нужна была недавно сочетавшаяся браком миссис Эндрюс из дома номер четыре с ее забавными историями и обаятельной улыбкой. Смерти нужен был старый мистер Парсонс из дома двадцать три, тот самый, что убил девочку, а всем сказал, что она убежала; тот самый, что заслуживал смерти больше, чем остальные, после самого Эндамона Кроу.

– Помоги им, – сказал он, не зная, кого имеет в виду.

Древние боги его предков были бы в восторге от таких разрушений. Христос? Бог сострадания, конечно, не мог бы смотреть на это просто так, ничего не предпринимая. «Тем, кто считает богов воплощением любви, приходится умышленно игнорировать мночисленные факты», – подумал Кроу.

Он видел, как в жаре этой ночи испаряются последние капли виски в его стакане, и, поддавшись импульсу, столкнул его с края крыши. Стекло полетело вниз, отражая на лету отблески пожара, словно маленький Люцифер, сброшенный с небес на грешную землю.

Когда Кроу смотрел, как стакан летит вниз и разбивается вдребезги, у него вдруг закружилась голова. Несмотря на жар от огня, ему стало холодно; от затылка вниз по спине побежали мурашки. Превращения всегда давались Кроу нелегко. Мало что сохранив в памяти из того, что происходило потом, он, по крайней мере, помнил, как все начиналось, помнил этот беспокойный подростковый ментальный зуд, когда он не понимал, что с собой делать. Не хотелось ни стоять, ни сидеть, ни остаться в доме, ни уйти; Кроу испытывал голод, который, однако, не могли утолить обычные продукты из кладовой.

Насколько он помнил по своему прошлому опыту, тогда все начиналось медленно – сначала слегка менялось восприятие, острее чувствовались оттенки запахов, становилось труднее сосредоточиться. Но была у этих ощущений определенная отправная точка.

Была полночь; Кроу находился в своем кабинете. Безмятежный свет настольной лампы на складном кронштейне, янтарный блеск бренди в графине, вручную скрученная египетская сигарета из магазина Льюиса с Сент-Джеймс-стрит и том Фомы Аквинского, «Дискуссионные вопросы о зле», – вот и вся его компания.

И вдруг Кроу почувствовал это – словно порезался чем-то острым где-то внутри себя. Его как будто разделило пополам: знакомая мучительная боль, как от удара мечом. Кроу не раз бывал ранен, но прежде он всегда видел своего противника. А сейчас его как бы атаковали, пока он сидел в своем кресле, да так, что он уронил книгу и бренди на пол, а сам согнулся пополам, судорожно хватая воздух ртом. Это была резкая боль прямо в центре груди, и Кроу наверняка решил бы, что это сердечный приступ, если бы верил, что подвержен подобным недугам.

Двадцать минут спустя он поднялся на ноги; дискомфорт исчез. Услышав какой-то шум, беспорядочный стук, доносившийся снизу, Кроу отправился выяснить, в чем дело. В буфетной горел свет, и под абажуром из пластика бился мотылек. Кроу сел на лавочку и задумался: что же следует из того, что он услышал это через три этажа?

Он понял: в нем просыпается волк. Превращение может случиться через год, может через десять лет, но оно надвигается. Это было так же верно, как то, что по щекам мистера Эндрюса, пытавшегося откопать свою жену из-под завалов, текут слезы. Как то, что однажды мистер Эндрюс тоже умрет.

Кроу испытывал это уже много раз – человеческим судьбам нужен собственный волк. Он устремил взгляд в ночь, в кромешную тьму, окружавшую пылающий город. Где-то там кроется причина его трансформации – он это чувствовал.

Наступил день, и Кроу почувствовал приближение гостей. С Крумс-Хилл лежавший перед ним Лондон, освещенный солнечными лучами, казался похожим на огромный континент. Даже после двадцати прожитых жизней от необъятных размеров этого города у Кроу перехватывало дыхание.

Из окна кабинета на последнем этаже ему были видны разрушения прошлой ночи – развалины домов, напоминавшие обветшалые театральные декорации. Кое-где еще догорали пожары, и из-за дыма, поднимавшегося в холодный октябрьский воздух, казалось, будто все это подстроено.

Трамваи, пережившие налет, скользили по улицам, будто дома на колесах, которые ищут свободное место, куда бы можно было пристроиться. Освободившихся мест теперь было много, но жизнь тем не менее текла своим чередом, как бы ее ни трепали и ни уничтожали.

Каждый раз после таких атак казалось, что разрушений должно было быть больше. Но трамваи продолжали ездить; по утрам открывались магазины. Нормальное существование оказалось на удивление устойчивым и крепким, хоть и было понятно, что после восстановления все меняется. Бакалейный магазин находился рядом с банком, за которым теперь зияла большая воронка, за ней – мясная лавка, за которой – еще одна воронка. С каждым налетом таких воронок становилось все больше, но сколько их должно было быть, чтобы улица перестала быть улицей и превратилась в одну сплошную яму? Сколько раз моль должна откусить от шерстяного пальто, чтобы оно перестало быть пальто?

В каком-то смысле разрушения даже вдохновляли Кроу.

Бомбы наводили в городе собственный порядок, прокладывали собственные улицы и площади в соответствии со своим типом и количеством. Удар зажигательных бомб мог объединить дом номер пятьдесят девять по Этон-авеню с номером шестьдесят восемь по Феллоус-роуд, или номер тридцать восемь по Уодхэм Гарденс с номером три по Элсворти-роуд, выжигая проход через город; это казалось Кроу чуть ли не любезностью. «Вы хотели, чтобы дорога прошла здесь. А вы не задумывались, как бы оно было, если бы она пошла на север?» – как бы спрашивали фосфорные бомбы, отмечая свой путь следом из обугленных остовов, тянувшимся через сплошную застройку, словно гребень на спине дракона.