Цифры нации - Николай Старинщиков Страница 2

– На сегодня у нас котлеты из филе индейки… – сказала она. – С овощами и куриным желтком. Готовится очень быстро…

– Понятно-понятно, – ерзал в кресле Кошкин. – Но сначала секс… Потом душ, потом ужин…

– Но, может, сначала котлеты, а потом… – рассуждала девушка.

– Ты издеваешься?

– Ты же работаешь… Поэтому желательно закусить, прежде чем…

Но Кошкин не дал ей договорить:

– Бегом! В постель! Я за тобой, Мария…

И та покорно поднялась и пошла из кабинета. У двери она остановилась, обернулась и ласково проговорила:

– Милый, я могла бы тебе помочь. Я вся твоя от ворот магазина…

Выйдя из кабинета, она скользнула в соседнюю комнату, освободилась от платья, сняла трусики, затем нырнула в постель и накрылась тонким одеялом. Именно такое прозрачное одеяло почему-то любил Кошкин.

А вот и он. Вошел. Сбросил с себя одежду и прыгнул в кровать, угодив Машке как раз куда надо – в скользкий и трепетный мир. Машка божественно всхлипнула и стала под ним шевелиться, ритмично работая задом. А когда все закончилось, стала его донимать:

– Милый, ты доволен мной? Ну, скажи… Не томи…

Он пока что молчал, вспоминая слова: «Могу помочь… Я вся твоя от ворот магазина…» Откуда в железной головушке подобные мысли? Однако надо было ответить, и он сказал, что все было на уровне. В этом и заключался алгоритм их отношений, в противном случае Машка осталась бы в постели, исходя слезами до посинения. Такова была ее природа, которую Кошкин, будучи неплохим программистом, так и не смог перестроить на собственный лад.

Он поднялся из постели и отправился в ванную, потому что лежать раздетым теперь не было смысла. Он встал под воду и, не торопясь, ополоснулся. А когда вышел из ванной, то оказалось, что Машка не только приняла душ, но даже накрыла на стол.

Она вновь подступила к нему:

– Забыла спросить, как твои успехи? Есть подвижки?

– Тебе-то какое дело?

– Я всего лишь спросила…

– Спросила она… Пишу помаленьку.

– Писатель ты мой, – усмехнулась Машка.

– Зато ты у нас богиня любви.

– Да, я богиня…

Может, они так и зубатились бы, забыв об ужине. Но в кабинете громко запел телефон.

– Кошкин слушает… – сказал Кошкин, оставаясь на месте. В голове у него теперь звучал голос матери, в то время как в кабинете телефон замолчал.

– Гони прохиндейку, пока не поздно, – гудел в голове материн голос. – Избавься от железяки…

– Послушай, – запыхтел в ответ Кошкин, – она мне почти что жена…

– А ты мой единственный сын, Володенька, – говорила мать. – У тебя не будет от нее детей…

Молодой человек замолчал. Мать была абсолютно права.

– Неужели тебе непонятно? – продолжала Софья Степановна. – У нее железные мозги, а мне хочется внуков, Володенька. Но если ты не можешь решить проблему, то я сама за тебя решу – вот увидишь… Налажу ее из квартиры…

– Ты не можешь этого сделать! – опомнился сын. – Не имеешь права!

Но мать стояла на своем.

– Знаешь, к чему это приведет? – спросила она и сама же ответила: – Ты будешь старый, больной, ни на что не способный дед, к которому никто не придет… Потому что меня к тому времени не будет…

– Пойду прогуляюсь, – оборвал ее Кошкин. – Опять ты за старое…

Он щелкнул зубами, и голос матери оборвался. Эти звонки – сущее наказание, причем в самый неподходящий момент. Кошкин подошел к шкафу и стал одеваться. Надел серые летние брюки, светло-зеленую рубаху и двинулся в прихожую, где у него была тумба для обуви.

– Ужинать, Володенька! – спохватилась Машка. – Ты же голоден, дорогой…

– Обойдусь…

– Действительно… Какой уж тут аппетит… – в тон ему согласилась Машка.

Кошкин обулся, вышел из квартиры и вскоре побрел по косогору вдоль чугунного парапета. Здесь вовсю гулял ветер, серая река далеко внизу пенилась в бурунах. Потом он повернул в сторону площади Независимости, с трудом соображая, для чего туда идет. Группа быстрых моноциклистов обогнала его и ушла на перекрестке за угол дома. Возле супермаркета длинноногая, тонкая и гибкая женская фигура, затянутая в ослепительно-белое трико, крутилась высоко в воздухе на трапециях. Она плавно взлетала вверх к концам стальных мачт, мягко и точно подтягивалась на трапеции, а потом, раскачав ее, срывалась вниз головой, успев ухватиться стопами за перекладину. Потом она снова повторяла упражнение в нарастающем темпе. Она старалась изо всех сил, однако прохожие не обращали на нее внимания, потому что дама-андроид висела в этом месте давно и порядком надоела.

Чуть поодаль, в тесном загоне из обглоданных жердей, стоял в полудреме сухопарый козел со сплющенными рогами и длинной бородой. Через ограждение к козлу тянулся с микрофоном мужик в футболке.

– Как вы относитесь к нашему правительству? – спрашивал он у козла.

Козел встряхивал рогами, водил мутными глазами по сторонам.

– А к его председателю?

Козел вертел головой, гортанно орал, затем, улучив момент, вскакивал на забор и под хохот зевак плевал в лицо репортеру. Другой мужик снимал репортаж на видеокамеру.

Из супермаркета вышел человек в папахе, навстречу ему, бряцая амуницией, шагали казаки с шашками в ножнах.

– У тебя шляпа из горного козла или степного? – прилип один из них к человеку в папахе. Казаки были явно под мухой и никуда не спешили.

– Не простого козла, а козла-скалолаза, – ответил степенно владелец папахи.

– У-у-у, – загудели казаки. – А где добыл?

Далее Кошкин не расслышал. Он повернул за угол здания и снова наткнулся на группу моноциклистов, один из которых теперь лежал плашмя на асфальте. Над ним склонился полицейский и снимал его на видео. Одноколесное средство передвижения валялось рядом. В асфальте виднелось углубление с металлической решеткой – это углубление, вероятно, и стало причиной падения. Еще двое полицейских стояли поодаль, возле служебной машины.

– Понастроили тут, – ворчал моноциклист. – Я взыщу с этих гадов… Они у меня попляшут.

– Город не виноват, – произнес полисмен. – Данное углубление является допустимым… Вы превысили разрешенную скорость движения…

– Ну, ты загнул, бедняга… – Моноциклист поднялся. – Углубление, говоришь? Для одного колеса?

Кошкин не стал дожидаться, чем закончится дело. Он шагал теперь в сторону одинокой колонны – на ней возвышалась каменная женщина. Это был памятник Победе, случившейся очень давно. У женщины на голове был каменный венок. Правой рукой она указывала в сторону проспекта. Каменное платье облегало стройные ноги, под которыми, у основания колонны, толпился народ и гремел мужской голос.