Пустая колыбель - Вера Ард Страница 2

– Ужас-то какой… Хорошо, что у нас никто не беременный, – произнес Денис. – Не представляю, как жить с этим, зная, чем все может закончиться. В Москве уже выживших процентов десять.

– Вроде сейчас срочно закупают этот сурфактант из-за границы, там научились его выделять из крови животных, – добавила Саша. – Но все равно, это только временная история. Препарат дорогой, сколько его будут колоть одному ребенку? Если у него в организме ничего не вырабатывается. Явно простым смертным не на что рассчитывать.

– У одного из наших программистов сейчас жена на шестом месяце, – задумчиво произнесла кадровичка. – Тяжко им будет…

Я слушала весь этот разговор будто в тумане. Саша убежала минут через десять, а вокруг все гудело. Страшно, было страшно. Я написала сообщение Олегу, рассказала об услышанном. Он сразу же ответил, пытаясь меня успокоить. Что до родов еще восемь месяцев и произойти может все, что угодно, а если это реальная болезнь, то лекарство от нее найдут, ведь не могут просто так по всей стране умирать дети.

Я убежала в туалет. Меня тошнило, хотя от токсикоза до этого я не страдала. Уже месяц я пыталась отгородить себя от плохих новостей. Я надеялась, что все будет в порядке и нас это не коснется. Но при этом все больше времени я старалась проводить с дочерью, будто пытаясь найти в ней поддержку. Алина ничего не знала и не понимала, почему я так стараюсь лишний раз обнять ее и заняться чем-нибудь вместе. Она уже была подростком, стремящимся всеми силами показать свою взрослость. А мне так хотелось видеть ее маленькой девочкой, цеплявшейся за мои брюки, когда она училась ходить. Будет ли у меня еще малыш? Будут ли вообще дети в этом мире? Как же это страшно! Как страшно! Слезы полились из глаз. Я достала платок и вытерла их. Нет, дотянуть до последнего, никому не говорить. Не хочу этих сочувственных взглядов, вопросов, как будто я в терминальной стадии рака. Нет, нет, я хочу верить, что все будет хорошо.

* * *

Середина ноября. Десятая неделя с последних месячных. Так гинекологи считают срок беременности. Пора было вставать на учет. С прошлого года стало обязательным появляться в женской консультации до двенадцатой недели. И проходить все нужные обследования, иначе потом будут проблемы с получением родового сертификата. Вместо обычного городского роддома тебя отправят в обсервационный – к наркоманкам, бомжам, малолетним матерям, еще не успевшими окончить школу. Там оказывалась лишь экстренная помощь. И дети, как правило, становились отказниками. А маму, наплевавшую на новые правила, ждало расследование, грозящее серьезным штрафом и отсутствием декретных выплат, если она в суде не могла доказать, что были непреодолимые препятствия, не позволившие ей провести беременность под присмотром врача из государственной поликлиники. Нет, такого себе не могла позволить ни одна нормальная женщина. Когда закон был принят, многие возмущались, что это противоречит конституции и все такое. Но нам сказали, что демографическая ситуация в приоритете, и только государственные женские консультации имеют право сопровождать будущих мам.

Когда я впервые в этом году переступила порог женской консультации, то сразу поняла, насколько все изменилось с моей прошлой беременности. И дело было не в ремонте здания, не в новых плакатах и даже не в медицинских масках, одетых и на сотрудников, и на пациенток. Здесь была совсем другая атмосфера. Тяжелая, мрачная, больше подходившая онкодиспансеру, чем консультации для беременных, где должно править радостное ожидание, но никак не отчаяние.

Всех беременных обязали носить маски и одноразовые перчатки в общественных местах еще в начале ноября. Ученые по телевизору все высказывали предположения, но так и не могли понять, как происходит заражение. Воздушно-капельный путь не исключался. В том, что началась эпидемия, сомнений уже не было. В Москве выживших детей было меньше процента. Европейская часть страны пока отставала от столицы: в разных городах процент выживших был от десяти до шестидесяти. У нас в Волгограде умирало примерно половина детей. Привезенного из-за границы сурфактанта не хватало. Ходили слухи про неофициальное постановление колоть его тем, кто дышал самостоятельно хотя бы десять минут. Таких были единицы. Но уколы поддерживали их лишь в первые сутки. Дети все равно умирали. Эпидемия распространялась и дальше, за Урал, но там пока все было не так страшно. Однако уже не было ни одного города в стране, от Калининграда до Владивостока, где не умирали бы дети. В попытке избежать распространения болезни на прошлой неделе всем беременным женщинам запретили покидать страну. Перед пересечением границы для исключения тех, кто на ранних сроках, всех девушек и женщин от двенадцати до пятидесяти пяти лет заставляли сдавать экспресс-тест на беременность. Наши соседи из СНГ заявляли, что у них эпидемии нет, хотя случаев внезапной младенческой смерти и у них стало больше, чем в статистике за прошлые годы.

Отчаяние на лице не скрыть медицинской маской. Оно в глазах. Вот коридор с кабинетами гинекологов, выкрашенный голубой краской. Вот девушки на стульях и скамейках, ожидающие вызова к врачу. Они разные. Все. И отличие не только в сроках беременности. Чем больше живот, тем больше страха и боли в глазах. Вот две молоденькие девочки, беременность которых еще не так заметна, тихо шепчутся. Мне неслышно их разговор, но я разбираю отдельные слова: «по телевизору сказали», «ищут лекарство», «выживает один из сотни». А вот мама с большим животом пытается развлечь своего старшего ребенка трех лет. Видимо, его не с кем было оставить дома. Мальчик прыгает по коридору вместе с красной маленькой машинкой. Ему скучно, он хочет на детскую площадку или идти смотреть дома мультики. А его мать с отчаянием в глазах гладит живот. Видимо, малыш толкается. И чем сильнее толчок, тем больше она ощущает, что ребенок внутри нее жив. Жив, пока он в ней. Но ей страшно, что ему не прыгать уже с машинкой по коридору. Роды скоро, и она не верит, что попадет в маленький процент тех, кто уйдет из роддома, держа на руках живого малыша, а не свидетельство о смерти.

Моя очередь. Иду в кабинет, смущенно здороваюсь. За столом сидит наш участковый гинеколог. Та же самая, что и двенадцать лет назад, когда я была беременна Алиной. Только выглядит она старше. Ей должно быть уже хорошо за пятьдесят. Теперь у нее короткая стрижка и покрашенные прядками волосы. Цвет какой-то неестественный, видимо, пытается скрыть седину. Я боялась ее в свои двадцать три. Чувствовала себя двоечницей перед лицом строгой учительницы. Вот и теперь. Она спросила:

– С чем пришли?

Я промямлила в ответ:

– Беременность, десять недель.

– Будете рожать?

– Да, – неуверенно сказала я.

В этот момент на ее лице отразилась злость, как будто долго копившаяся и только сейчас нашедшая выход. В руке была ручка, которую она нервно вертела. Услышав мой ответ, она вдруг отшвырнула ее и чуть ли не закричала:

– Да неужели вы не видите, что творится? У вас есть уже дети?

– Да, дочери 11 лет.

– Так зачем? – еще громче спросила она. – Сделайте аборт, пока срок маленький. Хоть хоронить не придется!