Чернокнижник. Ученик колдуна - Юрий Корчевский Страница 2

Голос над ухом низкий, надтреснутый:

– Как воробышек. Еще немного – и вовсе окоченел.

Потом ветер стих, тепло стало. Кто-то по щекам похлопал:

– Не спи, парень, не проснешься. Лучше попей моего варева.

Петр почувствовал, как его губ коснулась чашка, запахло травами. Мальчик сделал глоток, другой, ощутил, как в животе разлилось приятное тепло. Мужчина приподнял его за плечи, посадил на лежанке.

– Пей до дна, сам.

Чашка едва держалась в озябших руках, варево теплое, приятное. Мелкими глотками одолел всю. А мужчина уже ботинки лыжные с него стянул, костюм спортивный, рубаху.

– Лежи, сейчас мазью разотру.

Ох и вонючая мазь оказалась! Хуже того – щипать начало: руки, ноги, спину. Но после процедуры стал чувствовать пальцы рук и ног. А мужчина не унимается:

– Полезай в печь!

Испугался Петр. Рассказывала мама сказки, где нечистая сила детей в печь сажает. Ну так то в сказках, кто в них нынче верит? Хотя избенка маленькая, потолок низкий, непонятно, как он здесь очутился.

– Не, не полезу, – отказался он. Уж лучше на мороз.

– Где я тебе баню найду? А печь погасла, однако кирпич теплый, тебе согреться, пропотеть надо. С потом и хворь-лихоманка выйдет.

Вздохнул Петр. Убежал бы, как есть, нагишом и босиком, а где выход – не знает. Темно в избе у незнакомца, одна лучина только и горит. Подошел к русской печи, потрогал рукой. Кирпичи горячие, но не обжигают. Мужчина в печь сунул кусок войлока.

– На нем сидеть будешь.

Нехотя Петр в печь забрался. Ух как тепло, жарко! Вскоре тело потом покрылось. Капли крупные, на войлочную кошму падать стали. Периодически положение тела менял, чтобы руки-ноги не затекли. Тесно в русской печи, пожалуй, взрослый не уместится. Прогрелся каждой косточкой, каждой мышцей, невмоготу уже. Взмолился Петр:

– Дядька, вылезу я, дышать нечем.

– Коли невмоготу – вылазь.

Выбрался подросток. После печи показалось – не так и жарко в избе. Мужчина дал ему полотенце льняное.

– Оботрись и рубаху надень.

– Не моя то рубаха.

– Твоя от снега намокла, я сушиться у печи с портами повесил. А ты на печь полезай, сегодня там спать будешь.

Забрался Петр на печь, сон сморил быстро. А во сне незнакомые женщина и мужчина называют Первушей, улыбаются, руки к нему тянут. Не видел он, как незнакомец длань свою над ним простер, слова шептал. А проснулся вскоре вовсе другим человеком: тело свое, а душа чужая. Память чужая и привычки тоже, но как свои уже принял.

– Дядька, а как тебя звать? – спросил он.

– Колядой кличут.

Как услышал Первуша имя незнакомца, испугался. Слышал от деревенских об отшельнике, что в лесу Ведьмином жил. Разное о нем сказывали – колдун-де, нечисть ему помогает, однако людей лечит. Кому вывих вправит, кому зубы болящие заговорит, кому грыжу вправит. Цену за пользование не назначал, брал, что давали. Репу, рыбу, муку, сало. А кто нищ был и дать ничего не мог, не возмущался, не просил. Однако побаивались его люди. Некоторые божились, что сами видели, как из печной трубы его избы черти вылазили, другие говаривали, что Коляда сам по вечерам в филина превращался, прохожих до смерти пугал.

Коляда испуг Первуши приметил:

– Наговорили люди всякое, а ты не верь. Ложись и спи спокойно. Утро вечера мудренее.

– Мне к тятьке с мамкой надо, а то…

Не договорил малец, так и уснул на полуслове. Коляда дерюжкой его прикрыл. К утру избенку выстудить может. Вздохнул, на мальчонку глядючи. Слышал и видел он, как басурмане деревню грабили. Не за полоняниками пришли, не доведешь их по зиме до стойбищ татарских, за легкой добычей явились, а уж сколько душ невинных загубили при том – не счесть. Утром-то видно будет – остался ли кто живой?

Коляда на лавке улегся, лучину задул, послушал, как ветер за крохотным оконцем завывает, бросая в него пригоршни снега. Плохо придется тому, кто сейчас в дороге, али как мальчонка – в лесу, да в неподходящей одежонке. Покрутился маленько на лавке, да и уснул.

Зимой светает поздно, встал, как и привык, – со вторыми петухами. Да не было у него петухов, как и прочей живности, время по ним просто измерялось.

Печь затопил, благо запас дров в холодных сенях был. Снега в котелок набрал, в печь поставил, пусть растопится, сыто можно сделать, а еще, отлив в чашку малую, похлебку из кореньев и толокна.

Через маленькое, в ладонь, окошко, затянутое бычьим пузырем, начал пробиваться скудный свет. Похлебка уже сварилась, булькала. Коляда взял в руки тряпку, вытащил глиняную чашку из печи. Завозился на теплой лежанке Первуша.

– Вставай, солнце встало красное. Погодка скверная будет, примета верная. Проголодался, поди.

Первуша слез с печи. Присмотрелся к Коляде. Чего в нем страшного? Зря люди пугали, добрый дядька. Его, Первушу, нашел под деревом. Обогрел, у себя пристроил. И в печи не изжарил, как он вначале боялся. Первуша помялся с ноги на ногу.

– До ветру хочешь? Одежонку свою надевай, высохла. А поверх мою меховую жилетку, вона – у двери висит. Не то продует вмиг. И за стол пора.

Ух, холодно на улице. Ветер не утихает, хотя снег почти перестал идти. А мороз за нос и уши щиплет. Все следы к избе занесло. Как к деревне выбраться? Юркнул быстрее в избу Первуша. Позавтракать, подкрепиться надо, да и честь пора знать. К отчему дому бежать, небось беспокоятся тятька с мамкой. О родных бабушке и дедушке не вспоминал, как и не было их.

За стол уселся. Деревянная ложка так и стучала о миску.

– Куда торопишься? Есть не спеша надо, не дикий же зверь.

– В деревню надо, хватились меня.

– Вот с этим погодить придется. Сам проверю, тогда решим, как лучше.

– Так тятька с мамкой…

– Цыц! Слушай, что старшие говорят.

Толокнянка с кореньями да с лепешкой ржаной больно вкусна. Первуша доел быстро. А Коляда из горшочка сыто по кружкам разливает, горячее еще. Сыто – мед в кипятке да с приправами. Каждая хозяйка по-своему его делает. Кто сушеную малину для аромата добавляет, а кто листья чабреца или иван-чая. У Коляды сыто духовитое, сладкое. Первуша выпил не спеша. Дома такой вкуснятины не пробовал отродясь. Не пожалел меду хозяин, а может – наговоры особые знал.

– Полежи на печи, полезно тебе. А я деревню проведаю. Только из избы ни шагу, заплутаешь.

– Угу.

Коляда заячий треух надел, тулупчик овчинный, валенки. Огромный, толстый и неповоротливый стал в одежке.

– Не балуй тут, травы не трогай.

По стенам висели пучки трав на деревянных гвоздиках, пахло от них запахом незнакомым. На сытый желудок Первушу в сон потянуло. Влез на печь, угрелся и уснул. Как хлопнула дверь за Колядой, уже не слышал.