Созерцатель - Алексей Пехов Страница 2

Адмирал не ответил. Быть может, шесть месяцев назад он был более наивным, но теперь не клюнул бы на такую ерунду. Все суды у Мергена в кармане. И сделают то, что он им скажет. В лучшем случае Пендантона утопят, как изменника. В худшем – сбросят в кварталы Старой Академии, на корм контаги.

Ни одна из подобных смертей его не привлекала. Захлебнуться цветущей водой Совиного канала или быть разорванным голодными нелюдями? Ну уж нет. Если ему и предстоит попасть в ад, то пусть это произойдет здесь и сейчас.

Они что-то горячо обсуждали, а потом замолкли. И Джим понял почему. Прищурившись, стал смотреть на воду. Темную, неспешную, сонную. Пендантон напрягся, ощущая теперь не только как кровь течет по руке, но и как капли пота сползают по спине.

Начальник охраны не знал, сколько плакальщиков пришло за ним. Смотрел во все глаза и только поэтому заметил мимолетное дрожание воздуха в отражении канала. Он тут же выстрелил, пытаясь предугадать направление движения. Раз. Второй. Третий.

Адмирал забыл про боль в правой руке, взводя курок со всей возможной скоростью, и последняя попытка увенчалась успехом. Сверкнуло, точно магний алхимиков загорелся ослепительно-белым пламенем, из воздуха появился человек, с громким всплеском упавший в воду.

Больше выстрелить Джим не успел. «Крушитель» вырвался из его руки, ломая пальцы, и улетел в сторону. Горло сдавили стальные тиски, голова ударилась о камень, все закружилось, и он на мгновение потерял сознание.

Когда Пендантон пришел в себя, левая рука была сломана в двух местах, правое запястье раздроблено. Он едва сдержался, чтобы вновь не провалиться во мрак. Посмотрел с ненавистью на человека, чье колено упиралось ему в грудь, прижимая к холодным камням.

На враге была полумаска в виде короткого стального клюва, закрывающая верхнюю половину лица, на голову накинут широкий капюшон маскировочного плаща. Пендантон видел лишь глаза плакальщика – ярко-коралловые, похожие на птичьи, с точечками черных зрачков размером с булавочную головку. Они, как и всегда, выглядели странно и пугающе.

Второй плакальщик, мокрый, с развороченным пулей плечом и висящей на лоскуте плоти искалеченной рукой, пошатываясь, выбрался из зловонного канала, встал рядом. Его словно бы и не заботила страшная рана. Кровь из нее почти не текла.

– Глупо, адмирал. Неужели вы рассчитывали на успех? – Голос звучал глухо. В нем не слышалось ни радости или торжества, ни боли. Одно лишь безразличие.

Тот, кто прижимал его к земле, встал и, ничего не говоря, поспешил во мрак, туда, где скрылись остальные беглецы, на ходу извлекая из-под плаща клинок. Замерцал и исчез.

– Мы уже победили. Разве не видишь? – сказал Джим.

– Ты старый дурак.

– Я предпочитаю слово «патриот».

– Мы найдем их.

Подошли гвардейцы, в нерешительности остановились. Плакальщик глянул на них:

– Один из вас должен вернуться. Нужны еще собаки, и пусть два катера перекроют Змеиный канал [4], если преступники вздумают бежать по воде. Остальные – вперед.

– А с ним что? – спросил усатый сержант, хорошо помнящий Пендантона по службе во дворце. – Ему нужен врач. Иначе он не дотянет до суда.

Мужчина в маске извлек кривой нож и, склонившись, перерезал адмиралу горло. Он ощущал разочарование из-за своей раны и того, что его плащ оказался уничтожен.

– Я сам вершу суд, – выпрямляясь, сказал он потрясенным людям. – Поторопитесь. Больше просить не буду.

Через минуту рядом с телом не осталось никого, кроме крыс.

Ненавижу дождь.

Ненавижу так, как может не любить лишь человек, который смотрит на воду точно свинья, глядящая на мясника.

Не подумайте, что я ною. Просто в такие дни ничего не клеится. Я предпочитаю пореже выходить на улицу и, уподобившись медведю, торчать в берлоге.

Моей маленькой квартирке на Джордж-стрит великолепно подходит подобное определение. Я нахожу ее уютной, хотя те редкие гости, что здесь появляются время от времени, лишь корчат скорбные рожи да вздыхают, словно на похоронах любимого дядюшки. Особо близкие знакомые конечно же говорят нечто вроде:

– Создатель тебя направь, Итан. Какого черта ты все еще живешь в этой дыре?

Они не верят, что мне здесь нравится. Как вообще приличного человека может привлекать район Сэфо?! Я же – обожаю эту часть города. Хотя бы потому, что отсюда далеко до реки и ее туманов, утром на улице пахнет выпечкой и корицей из южных колоний, а паб, который держит Уолли, мой бывший сослуживец, под потолок забит отличными айлэндами [5].

Дождь взял меня в осаду, и, когда надоедало торчать дома, я спускался по лестнице на первый этаж, в контору, которую арендовал у владельца здания.

Здесь, в отличие от моей усыпальницы, не властвовал полумрак, а по углам не валялось барахло. Я старался не отпугивать потенциальных клиентов раньше времени. Впрочем, в последние месяцы дела шли не то чтобы очень, так что пугать особо было некого.

Я часами торчал в глубоком кресле, рисуя на бумаге идиотские рожицы искиров, придумывая им имена.

Инь-ка-рю. Линь-унь-пу. Один хрен. Все равно я не прилагал усилий, чтобы их запомнить.

Какое-то количество лет назад я думал, что ненавижу их куда сильнее, чем воду. Но после той войны, когда мы, молодые парни, поняли, почем фунт табака, прошло больше десяти лет, и кое-что начинало смазываться, уходить, возвращаясь ко мне лишь в воспоминаниях. А вот дождь… в это время года он казался вечным и незыблемым, как власть премьер-министра. Мне оставалось с отвращением смотреть на мокрое стекло, по которому стекали частые капли.

Иногда я подходил к книжному шкафу и брал какой-нибудь том. Сегодня же мне позарез хотелось почитать газету, но, когда такая непогода, почтальон не особо чесался и доставлял прессу только после полудня, глядя на меня точно намокший бассет, которого хозяин пинком выгнал из дома.

В общем, я маялся и валял дурака, изрисовывая листы узкоглазыми рожами до тех пор, пока не прозвенел дверной звонок. Можно было гордиться собой, я даже не шевельнулся. Доделал каску, наложил на нее тень, затем поставил в центре жирную кляксу, отмечая место, куда попала пуля.

К черту печальные взгляды почтальона. Сегодня мне не хватит совести даже на самого себя, не говоря уже о парне, выполняющем свою работу.

Когда напольные часы начали бить, я отложил перьевую ручку, встал, потянулся и открыл дверь конторы. В нее было вставлено матовое стекло, на котором я три года назад вывел с помощью трафарета: «Итан Шелби. Специалист по поиску людей».