Уэллс. Горький ветер - Дмитрий Даль Страница 20

И если Циолковский был занят собственными изысканиями и не вспоминал даже о бывших друзьях, то чего ждать от профессора Моро, Уэллс не знал. Но визит Двуглавого говорил, что профессор помнит о старом друге и, быть может, хочет восстановить с ним былые отношения.

– Позвольте мне спросить: вы так долго и с большой результативностью работаете над своими проектами, не задумывались ли вы о том, чтобы организовать компанию, которая позволила бы реализовывать коммерческий потенциал ваших изобретений? – задал я вопрос, который не давал мне покоя в последнее время.

– Иными словами, вы хотели спросить меня, любезный Николас, не хочу ли я поставить свои изобретения на серийный поток и наладить выпуск продукции, способной существовать благодаря моим открытиям, – отвлекся от микроскопа Уэллс.

– Именно так, – горячо поддержал я его.

– То есть я должен уподобиться ремесленнику Эдисону, этому дельцу от науки, этому деловару, которому плевать на саму науку, который во главу угла ставит не процветание и эволюцию человечества, а страсть к наживе? Покорно благодарю вас. Я нисколько не желаю быть похожим на него.

– Но ведь это всего лишь одна крайность. Зачем становиться похожим на Эдисона, зачем копировать его манеру ведения бизнеса, если можно изобрести собственный подход? Ведь можно выстроить все так, что управлением будут заниматься управленцы, вы будете заниматься изобретением и научным аспектом работы, а рекламой будут заниматься рекламщики.

Уэллс откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на меня, словно пытался понять, на полном ли я серьезе предлагаю ему эту абсурдную идею, нет ли тут какого-то тайного смысла или подводного камня. Наконец он все-таки мне возразил.

– Все изобретения – суть моей жизни, это самое важное, что оправдывает мое существование на этом свете. И ты считаешь, что я могу доверить дело всей моей жизни сторонним управленцам и прочим служащим, для которых самым важным будет обогатить свой карман? Я все равно буду вынужден контролировать процесс, вникать во все нюансы коммерции, и в результате через год или два я забуду напрочь о своих научных изысканиях, и моя жизнь превратится в сплошную грызню за бо́льший кусок пирога. Я превращусь в делягу, для которого прибыль будет важнее, чем развитие. Желаю я того или нет, мне придется вступить в соперничество с Эдисоном. Готов ли я пожертвовать своей личностью, своей идеей Космополиса и будущего человечества, в конце концов? Мой ответ – нет.

– Зачем так радикально рассуждать? Какую пользу могут принести ваши изобретения человечеству, если это будет наука ради науки? В любом случае, каждое изобретение должно служить на пользу людям, только тогда в нем будет смысл. Но как оно будет служить, если оно не дойдет до конечного потребителя? Ведь изобретение должно менять бытовую жизнь человека, тем самым двигая его вперед. Благодаря этому у него появится больше свободного времени, которое он сможет потратить на саморазвитие и духовный рост, что приблизит появление хомо новуса, а вслед за ним и построение Космополиса.

– Вы правы, друг мой. Я не планирую хоронить свои изобретения. Мои открытия должны принадлежать всему человечеству, а не каким-то отдельным людям.

– Но вы понимаете, что если не создать компанию, которая будет охранять ваше наследие и заниматься его коммерческой реализацией, то рано или поздно все изобретения окажутся в руках правительства. Оно, вполне вероятно, направит ваши труды не в ту сторону, начнет применять по-своему, совсем не так, как вы это задумали, – я продолжал отстаивать свою точку зрения.

– Я давно об этом думаю, поэтому я не хочу создавать коммерческую компанию. Если уж что и основывать, то Академию экспериментальной физики, как оплот дальнейшего развития человечества. Академия будет работать над новыми проектами, бережно сохранять старые разработки и внедрять их в жизнь. Только когда вокруг Академии соберутся единомышленники, можно говорить об успешности всего моего начинания. Именно АЭФ сможет стать фундаментом для основания будущего Космополиса, – глаза Уэллса горели идеей.

– Академия – блестящая идея, но у вас должен быть серьезный штат администраторов и юристов, потому что британская корона, почувствовав в вас конкурента за рынок научно-технических изобретений, начнет оказывать вам сопротивление. Вас будут давить, пока не задавят окончательно. К тому же на все это требуются деньги. Солидные капиталовложения. Откуда вы их достанете? – сказал я.

Уэллс нахмурился. Было видно, что эти мысли давно тревожили его, и, судя по всему, он не знал четкого ответа.

Он налил себе еще бренди, отпил и сказал:

– Деньги на первое время будут поступать от частных заказов. В отличие от Эдисона, мои заказы единичные и высокооплачиваемые, как в случае с Чарли Чаплином. Томас же поставил научную мысль на конвейер. Но не будем об этом, все это пока в сыром виде, много работы предстоит. Пока же впереди у нас поездка в гости к профессору Моро. Отправьте Айэртону Никольби извещение, что мы принимаем приглашение и завтра в полдень готовы выехать. Поедем на двух экипажах. Вы с Вертокрылом, я со Штраусом. Да еще дайте объявление в газету. Пожалуй, в «Телефон». Сейчас я набросаю вам текст.

Уэллс написал несколько слов на листе и протянул мне. Я взглянул на текст, не увидел ничего интересного. Какая-то нелепица, но потом вчитался и понял, что в тексте заключен скрытый смысл, который понятен только посвященному.

Уэллс заметил мою заинтересованность:

– Это послание Чарльзу Строссу. Я предлагаю ему на время залечь на дно в «Стрекозе». Если, конечно, он все еще читает «Телефон», как раньше, и все еще является самим собой, что может быть уже давно не так.

– Вы думаете, Чарльз изменился? – уточнил я.

– Кто знает, какие повреждения ему нанес оборотень? И как на него подействовала постоянная невидимость, в которой он пребывает без моего препарата. Быть может, он уже давно не Чарльз Стросс, а другой человек с другими ценностями и стремлениями. Он мог переродиться. Когда мы вернемся, надо приложить все усилия к тому, чтобы найти его. Потому что если на улицах Лондона перерожденный человек-невидимка, то это может быть хуже, чем Потрошитель, который также остается головной болью полиции, пускай она еще об этом не догадывается.

Я сказал, что исполню все. И Уэллс отпустил меня.

Я отправил курьера к Двуглавому, потом позвонил в «Телефон» и продиктовал объявление. Квитанцию на оплату попросил прислать на квартиру Уэллса.

Я позвонил Вертокрылу, и он приехал за мной. Всю дорогу до Бейкер-стрит я провел в молчании. Когда мы вошли в дом, я сказал Герману, чтобы он приготовился к долгому путешествию, полному опасностей.

Утром Вертокрыл мигом домчал меня до дома Уэллса, где уже вовсю шли приготовления к путешествию. Штраус грузил чемоданы в машину Гэрберта. Сам же Уэллс сидел у себя в кабинете и что-то писал. При моем появлении он отвлекся от бумаг и спросил, исполнил ли я его поручения. Я ответил положительно, а он сказал, что всю ночь размышлял над приглашением, чему очень способствовало бренди, и решил, что в гости к профессору Моро с голыми руками ехать не следует. Неизвестно, как мыслит сейчас профессор и кем он стал за те годы, что они не виделись, поэтому Герберт решил подготовиться.

Конец ознакомительного фрагмента