Час Предназначения - Джеймс Алан Гарднер Страница 20

– Нам с Фуллином нужно вернуться на болото? – уточнила Каппи.

Хорошо, что она задала этот вопрос, – мне не хотелось навлекать на себя гнев Хакура.

Старик ответил не сразу. Когда ярость его доходила до предела, он не набрасывался на жертву немедленно, а чуть выжидал, после чего хладнокровно с ней расправлялся.

– Думаешь, ритуал уединения тебя не касается? – прошипел он, обращаясь к Каппи. – Что ты выше этого?

– Я думаю, это бессмысленно, – ответила она, ничем не показывая страха. – Уток мы все равно не поймаем – Стек уничтожила наши сетки. И я уверена – вряд ли ты хочешь, чтобы мы ставили новые, ты же сам настаивал, чтобы мы использовали специально изготовленные ловушки, прошедшие ритуал очищения в течение трех месяцев. А без них на болоте нам делать нечего; но если мы останемся в поселке, то, по крайней мере, поможем печь пироги.

Хакур снова помедлил – не затем, чтобы обдумать ответ, но явно намереваясь заранее запугать собеседника.

– Цель уединения, – прошипел он, – не в том, чтобы ловить уток. Оно предназначено для размышлений. Для размышлений о том, в каком качестве вы сможете лучше послужить Патриарху – как мужчина или как женщина. Но если вы выбрали путь, ведущий в преисподнюю… – Старик пренебрежительно махнул рукой. – То, что будет с вами дальше, меня не интересует.

– Прекрасно, – столь же пренебрежительно ответила Каппи. Она посмотрела на меня, а потом сказала: – Я возвращаюсь в нашу хижину.

Речь шла о небольшом домике, где мы и наши дети жили весь последний год; но хочет ли она, чтобы я пошел с ней, или предупреждает, что мне следует держаться подальше? Явно не собираясь больше ничего объяснять, Каппи подобрала лежавшее у ее ног копье (мое копье!) и скрылась в ночи.

Лита улыбнулась стоявшим вокруг старейшинам, присела в реверансе перед Лучезарным и поспешила следом за Каппи. Я предположил, что она собирается поучить ее некоторым премудростям, необходимым жрице нашего поселка.

Толпа на лестнице разошлась. Старейшины отправились по домам, ушел, ковыляя, и Хакур, цепляясь за локоть Вайгона и пытаясь выглядеть все таким же грозным. Мэр Теггери обнял лорда Рашида за плечи и повел его в сторону своего дома, позади них семенила Стек. Боннаккут и остальные воины направились в другую сторону, споря о том, удастся ли Кайоми, Стэллору и Минцу хоть раз выстрелить из «беретты».

Я некоторое время глядел им вслед. Потом, глубоко вздохнув, пошел обратно на болото – продолжать свое уединение. Каппи могла пренебречь традициями Патриарха, но мне подобное упрямство казалось глупым. Кроме того, моя скрипка до сих пор лежала спрятанной внутри полого бревна, и я не был уверен в том, что инструменту ничто не угрожает.

Вот только… Сейчас, когда мои мысли больше не были заняты Каппи и нейт, я не мог не ощутить распространявшиеся вокруг аппетитные запахи, было ли это лишь игрой воображения, или я действительно чувствовал аромат свежеиспеченного хлеба, жареной свинины, земляничного киселя – словом, всего того, что готовили этой ночью женщины для завтрашнего празднества. Голода я пока не испытывал, но в животе могло начать урчать в любую секунду. Если сразу отправиться на болото, не взяв с собой еды, вряд ли найдутся силы сосредоточиться на священнодействии, которое мне предстояло…

Пойти к себе домой? Но там была Каппи и с ней, вероятнее всего, Лита. Они проведут за беседой всю ночь – Лита в своем увешанном стручками наряде и Каппи в мужской рубашке, возможно, с расстегнутыми несколькими верхними пуговицами. В такую жаркую ночь в обществе жрицы ей незачем беспокоиться о том, что случайно может обнажиться ее грудь…

Еда. Мне нужна еда.

И я направился к приемному отцу.

Во времена Древних этот дом, вероятно, выглядел впечатляюще – два этажа и подвал, достаточно просторные для того, чтобы в него могла набиться половина населения нашего поселка. За последние четыреста лет он много раз перестраивался, потеряв большую часть верхнего этажа, стены укрепили или возвели заново, гостиную превратили в дровяной склад. Оставшиеся стройматериалы до сих пор лежали на заднем дворе, поверх этой груды скопилась грязь, но до сих пор можно было различить кусок кровли или металлического желоба. В свое время я откопал там немало добра, стараясь не обращать внимания на крики приемного отца: «Оставь в покое эту дрянь!»

В отличие от других домов в поселке, здесь на кухне не горел свет – никто не готовил блюда для завтрашнего пиршества, никто не вышивал последних стежков на детских нарядах. Мой приемный отец, Зефрам О'Рон, предоставил это остальным – отчасти потому, что не относился к уроженцам поселка, а отчасти потому, что мог заплатить за любую работу другим. Оба этих факта практически полностью характеризовали Зефрама: он был чужим в Тобер-Коуве и он был богат. Свое состояние он нажил, когда торговал в Фелиссе всем подряд, от мыла до корицы. Иногда он заявлял, будто принадлежит к числу самых богатых людей в провинции, а иногда – с угрюмым видом, – что всего лишь обычная мелкая сошка, каких много. Никто в поселке не знал настолько хорошо Южные земли, чтобы опровергнуть или подтвердить его слова. Так или иначе, денег у него было намного больше, чем у любого из местных. Это, впрочем, не означало, что он ставил себя в чем-то выше остальных. Многим своим удачам в делах Зефрам был обязан своей общительностью. Он умел очаровывать людей, не будучи обаятельным сам, – вы понимаете, что я имею в виду, причем не отличался чрезмерным многословием и не пытался показаться тем, кем не являлся на самом деле. Я часто наблюдал, как он беседовал с жителями поселка, покупая рыбу или нанимая кого-нибудь помочь отремонтировать дом. Каким-то образом ему удавалось быть на дружеской ноге со всеми, и после разговора с ним люди всегда уходили с улыбкой. Я много раз пытался ему подражать, особенно стараясь найти общий язык с Каппи, – но, видимо, она была более своенравной, чем те, с кем приходилось иметь дело Зефраму, поскольку мне так и не удалось преодолеть ее упрямство.

Зефрам О'Рон появился в поселке почти двадцать лет назад, вскоре после того как на Юге умерла его жена Анна. «Она заболела», – единственное, что он говорил по этому поводу, и, смею вас уверить, никто так больше ничего и не узнал. Каковы бы ни были обстоятельства смерти Анны, Зефрам сам превратился в живой труп. Он продал свое дело, покинул Фелисс и бесцельно бродяжничал, что-то неразборчиво бормоча, пока не оказался в Тобер-Коуве. «Я пришел посмотреть листья», – бормотал он. Действительно, краски осени привлекают к нашим берегам десятки лодок с туристами. Зефрам задержался у нас – может быть, потому, что падающие листья отвечали его тогдашнему настроению, или у него просто не оставалось больше сил, чтобы идти куда-то еще. Потом наступила неожиданно снежная зима, дороги занесло снегом, а когда вновь пришла весна, он уже достаточно ожил для того, чтобы придумать оправдание, почему ему не хочется уходить. Лучшим оправданием для него стал я. Он усыновил меня в середине того лета, а потом уже просто не мог уйти. Возможно, он был знаком с моей матерью и чувствовал себя чем-то ей обязанным. Может быть, младенец дал ему новый стимул к жизни; не исключаю, что он просто хотел остаться в Тобер-Коуве и воспользовался усыновлением, чтобы окончательно вписаться в местное сообщество. Не знаю в точности, зачем я был нужен Зефраму, а сама мысль о том, чтобы спросить его об этом, пугала меня, поскольку я не мог представить ни одного ответа, который не поверг бы меня в замешательство.