Опрокинутый купол - Николай Буянов Страница 21

Жалость, нежность, непонятная надежда забирали все сильнее – сильнее боли и желания… Олег пытался объяснить ей это, как мог, она не слушала – они сидели, держась за руки, в старой беседке, обвитой засохшим плющом, где скользили предвечерние тени. Узкий луч спускался сверху, и он убедительно объяснял ей, что все ее страхи – ложь, выверты подсознания. И она почти поверила (а на следующий день записала в перекидном календаре: «М. Бронцев. Якорный пер., д.20»).

– Ты изменилась, – сказал он. – Я чувствую и боюсь.

– Не торопи меня, хорошо? Мне бы сейчас разобраться…

– Да в чем, родная?

– Не знаю, – ответила она с отчаянием. – В себе самой. Скажи, что произошло в той церкви?

– В церкви?

– В Осташкове, на Крепостном холме.

Он махнул рукой.

– Ой, да выбрось из головы. Подумаешь, какой-то псих решил подшутить над приезжими.

– Ты о чем?

– Ну, помнишь, мы спросили у прохожего, что за собор стоит на холме. Когда построен и все такое. А он поглядел недоуменно и сказал, что отродясь там не было ни собора, ни крепости, а место названо так, потому что надо же было как-то назвать.

– И тогда мы оглянулись и действительно ничего не увидели…

– Так туман же был.

Глупая истеричка. Она развязала ленточку, тряхнула головой… Белый хвост разлетелся, заструился по плечам легкими как пух волнами. Истеричка, истеричка. Она искоса взглянула на Олега. Он откровенно любовался ею… А ведь действительно тогда над Крепостным холмом стоял туман. Непонятно откуда взявшийся: только что было ясное небо, любовное солнце кувыркалось, будто в садах Эдема, белые камни словно бы подсвечивались изнутри (свойство местного материала)… Они уже сошли с холма, вдыхая летние луговые запахи с истинным удовольствием, которое понятно лишь коренным горожанам, остановили какого-то господина в сером пиджаке и шляпе с огромными «дачными» полями, спросили про собор… Встретив полное непонимание, оглянулись назад и увидели облако тумана, накрывшее шапкой травянистый склон. Не было никакой крепости, не было пастушка, сошедшего с картины Нестерова, не было маленькой дверцы за алтарем…

Она механически дотронулась до шеи, ощутила дискомфорт и вспомнила о медальоне. Медальона тоже не было – видимо, цепочка порвалась и он слетел, когда женщина находилась ТАМ. Потом она подумала про туман. «Я ему не сказала».

Это показалось ей настолько важным, что она дернулась меж плотных человеческих тел, всколыхнула негодующую толпу, протиснулась к дверям…

– Куда прешь?

– Извините, мне выходить…

– Раньше не могла проснуться? Вот и лезут, и лезут… Нравы у молодежи, мать их…

– Раньше – не могла.

Она с трудом вывинтилась из троллейбуса, поправила пальто (недосчитавшись пуговицы… А, плевать) и, склонив голову, зашагала в обратном направлении.

Прошла через знакомую арку проходного двора, открыла было дверь парадного, но вдруг передумала. Какая-то тень скользнула: кто-то невесомо, будто на крыльях, пронесся мимо, не заметив, то ли в пальто, то ли в длинном темном плаще, похожем почему-то на монашескую хламиду. Женщина поднялась по черной лестнице, нашла нужную дверь и постучала.

«Сейчас я опять увижу его. Наверное, он здорово удивится и подумает бог знает что… Да не все ли равно. Уж не хуже, чем думал до этого. Я скажу, что ТАМ был туман, – в качестве дополнения к его будущей диссертации („Случаи депрессионного психоза у платиновых блондинок“)».

Дверь оказалась не заперта. Женщина толкнула ее, несмело прошла на кухню (миска с нетронутой едой стояла на полу), а оттуда – в гостиную, где на малиновом бархате по-прежнему горели три оплывающие свечи. До кресла она, однако, не дошла. Что-то отвлекло ее внимание – неоновое свечение из ванной комнаты. И – черный маленький предмет на пороге. «С чем у меня ассоциируется данный предмет? Со смертью, – ответила она себе. – Конкретно – с убийством».

Она постояла немного, справляясь с подкатывавшей к горлу паникой. Может, это все еще гипноз? Нет, окружающая обстановка была реальной до омерзения, Ванная, освещенная дневной лампой, кровь, труп на полу… Пятясь спиной, женщина добралась до телефона в прихожей, сняла трубку и набрала знакомый номер…

Вопреки моим мрачным прогнозам, до дома добрались сравнительно благополучно. Я поставил машину на стоянку, Глеб в это время сбегал в соседний гастроном, приволок всякой снеди и – от щедрот столичных – настоящий «Телиани» в умопомрачительной упаковке. Быстренько, но со вкусом соорудили ужи на кухне. Потом, захватив ополовиненную бутылку, кофейник и чашки, переместились в гостиную, сочетавшую в себе функции и спальни, и рабочего кабинета.

– Жилище холостяка-хроника, – прокомментировал братец.

Я невольно бросил взгляд на большую фотографию Наташи Чистяковой (большие серые глаза смотрели в упор, ласково и чуть укоризненно, вздернутый носик усыпали желтые веснушки, и роскошные волосы, перехваченные заколкой, спускались из-за спины на грудь… За год я научился глядеть на портрет без боли, точнее – без того, чтобы сердце пропускало такт или два работы, судорожно справляясь с шоком).

Потом я пробежал глазами по комнате и согласился с братом: действительно, сколько квартиру ни чисть и ни мой, любой человек сразу определит, бывает ли здесь женщина. Женщины, конечно, бывали (не монах же я, в конце концов), но романы мои были редки и заканчивались ничем. Сам я большую часть времени проводил на работе, а сюда приезжал, только чтобы переночевать и лениво полюбопытствовать, не забрались ли грабители или бомжи (грабители на мое богатство – пара облезлых кресел, диван-кровать, кофемолка и ламповый черно-белый «Рекорд» – покушаться пока не собирались).

Кузька пушистым шариком вертелся у ног, чуя угощение и повизгивая от восторга. Вскоре, однако, так отяжелел от деликатесов (Глеб все умилялся, кидая ему куски дорогущей колбасы и наблюдая, как они проглатываются буквально на лету), что отвернулся от угощения, проковылял в свой угол и со стоном рухнул на подстилку.

Короче, вечер получился отменный. Неспешный, негромкий, с воспоминаниями, расспросами («Ну, как там в Москве?») и рассказами («Кошмар. Суета и скука. Работать не дают и не дали бы, кабы не спонсор. Кстати, наш, из этих мест. Финансовое общество „Корона“, слыхал?» Как не слыхать). Был момент, когда из-за одного инцидента чуть не рухнуло все Глебово предприятие (он был спокоен и стоек, как древнегреческий стоик, и даже, как положено, смеялся над шутками, но я-то знал, что именно с такими усмешечками иные выходят из гостиной, где стол яств стоит и слышен пирующий гул, прикрывают за собой дверь и пускают себе пулю промеж глаз… Тьфу-тьфу!).

Общий смысл сводился к следующему. Некое юное создание (мальчику в аккурат стукнуло двадцать пять), сын директора общества «Корона», неожиданно и в категорической форме изъявил желание играть главную роль в будущем фильме. Недоросль не подходил по всем статьям, что было ясно без всяких кинопроб. Он был не в меру упитан, неповоротлив и прыщав, а перед камерой терялся и не мог выдавить ни слова. Главный же герой в картине должен был драться на мечах, скакать на лошади и прыгать с обрыва. А главное – объясняться в любви прекрасной молодой княгине. Словом, Глеб вежливо отказал. Недоросль удивленно поднял бровь и спросил: «Ты, типа, забыл, на чьи бабки существуешь? Да я папане пожалуюсь…» – «Жалуйтесь сколько угодно, – ответил Глеб, – а сейчас закройте дверь с той стороны и не мешайте работать». Коммерческий сынок, чуть косолапя, обогнул стол, схватил главного режиссера за грудки и вздернул вверх, прошипев: «Да я твою интеллигентскую харю…»