i-o - Саймон Логан Страница 21

И я обречен остаться навсегда частью породившего меня эксперимента и каждую ночь лежать и ждать, когда Руководитель проекта придет и обнимет меня. Я позволяю ей делать это, потому что знаю, как ей необходим я, утраченная ею часть, хотя сам я при этом не испытываю никаких чувств.

В конце времен посреди бескрайней механической пустыни осталось только два живых существа. Первое из них — это Он.

Кожа висит на Его изможденном исхудалом теле, словно плохо подогнанный комбинезон. Одинокий и неприметный, Он бредет по свалке, пробираясь между кучами старых автомобильных покрышек и списанных, но работающих телевизоров. Шипение эфира в их динамиках звучит как откровение какого-нибудь электронного бога. Подошвы рабочих башмаков на ногах Его изношены вплоть до вделанных в них стальных пластин, одежда на коленях и локтях местами протерлась до дыр, местами прожжена огнем. Очки сварщика болтаются у Него на шее, и в них отражаются далекие огни города, который Он покинул, чтобы найти Ее.

Второе живое существо — это Она.

Она — это законсервированный пульс, сердцебиение, пойманное в резервуар из оргстекла, наполненный хрустально-чистой водой, которая предохраняет от окончательной гибели то немногое, что от Нее осталось. Она стала такой в результате научного эксперимента, объектом которого Она была. Цель эксперимента, как Ей казалось, заключалась в том, чтобы выделить то основное, в чем заключалась Ее суть, удалив весь налипший на эту суть мусор.

И вот Она стала голубой светящейся сферой размером не больше грецкого ореха, плавающей в резервуаре, установленном на вершине бочки с химическими отходами. Сбоку Ее подсвечивает телевизионный экран, и Она ритмически пульсирует в его свете. Она абсолютно беззащитна перед огромными черными тварями, которые парят в дымном небе, наполненном бессмысленными обрывками радиоволн, испускаемых передатчиками обезлюдевших радиостанций. Впервые в истории радиостанции не нуждаются в радиослушателях, способных понять смысл их передач.

Почва под Его ногами местами раскисла в жидкую грязь, поэтому Он передвигается, перескакивая с одного островка мусора на другой, переходит с балки на балку, бредет под осыпающимися сводами арок давно разрушившихся зданий, ступает, словно по камням, по колпакам от автомобильных колес и по диффузорам динамиков, спотыкаясь иногда о выступающие из потрескавшихся железобетонных стен куски арматуры, похожие на сломанные ребра.

Если не считать бессмысленного шипения телевизионного эфира, кругом царит абсолютная тишина. Это радует Его, если Он вообще еще способен чему-то радоваться.

Он уже не помнит, какую роль играл сам в том эксперименте, за демонтаж каких Ее частей он отвечал лично. Скорее всего, никто не разъяснил Ему, с какой целью Он совершает определенные операции. Он просто делал то, что Ему велели, — вот и все. Его функции были такими же четко определенными, как и у любого работника на конвейере, и такими же узкими. Он не знал ничего, кроме поставленной перед Ним задачи.

Все принимали равное участие в Ее демонтаже, но Он чувствовал себя так, словно был один во всем виноват.

Прошла неделя с тех пор, как все работы по проекту были завершены, но каждый день во время регулярных, словно биение сердца, интервалов между бесконечным исполнением однообразных действий, мысли о Ней посещали Его, словно регулярная ошибка, вторгшаяся в строки командного кода. Ее демонтаж стал тем вирусом, что переписал начисто всю Его программу, разрушив однообразие Его существования, и рассыпал нули и единицы Его двоичной души по заводскому полу, куда немногим раньше сыпалась пыль того, что прежде было Ею.

Его переписанная заново личность, версия 2.0 Его сознания, приняла решение: предыдущей ночью Он выбрался за пределы лаборатории, перелез через изгородь из колючей проволоки и пошел по мощенной булыжником улице, которую время от времени пересекали разветвленные трубопроводы. Его каблуки громко простучали по асфальту окраинных кварталов, застроенных многоэтажками, и вот наконец Он вышел на раскинувшуюся за пределами города пустошь, куда отвозили умирать пришедшие в негодность машины. Стофутовые опоры ЛЭП, похожие на остовы гигантских огородных пугал, возвышались на горизонте.

Он так и не узнал ответа на вопрос, с которым отправился в путь — удастся ли выполнить команду undo?

Удастся ли вновь укомплектовать Ее?

Впереди, в нескольких сотнях ярдов за каркасами нескольких сгоревших трансформаторов и автомобильным двигателем, Он заметил Ее. Он знал, что обнаружит Ее именно здесь, потому что сюда выбрасывали все отходы экспериментов, потому что в один прекрасный день, когда Его самого признают устаревшим, Он тоже очутится здесь.

И все же Он остановился за несколько шагов до нее.

Остановился, потому что заметил в земле вокруг Нее поблескивающие головки осколочных мин. Разумеется, их отдел не мог бросить Ее здесь просто так. Это был хлам, но это был их хлам, а врожденное чувство собственности не позволяло им отдавать безвозмездно никому даже то, в чем они сами не нуждались.

Мины были разбросаны вокруг, вдавлены в землю на различную глубину, из чего Он заключил, что есть и такие, которые совсем прикрыты землей, что, впрочем, не помешает сработать взрывателю, наступи Он на него.

Он скосил глаза на лежавший рядом монитор системы внутреннего наблюдения, наполовину ушедший в землю, так, словно это была еще одна мина, только и ждущая того, чтобы пронзить Его мозг зазубренными осколками Эм-Ти-Ви. В мельтешении белых и черных точек на экране Он увидел себя, перемолотого в крошево мяса и костей гвоздями и кусками дюраля, которыми были начинены мины. Ему послышалось, что Бог Машин промолвил: «Искупить вину можно, только принеся себя в жертву».

Она продолжала гипнотически мерцать. Небо искрилось электрическими разрядами; оно было настолько переполнено электричеством, что даже светилось по краям.

И Он сделал первый шаг в направлении минного поля.

Раскисшая почва под Его ногами была так плотно нашпигована металлическим ломом и деталями механизмов, что легко выдерживала Его вес. Он нашел взглядом ближайшую мину, сделал глубокий вдох и наступил на нее.

Отчетливо, словно в кино, Он увидел, как спусковой механизм выбросил основной заряд на три с половиной фута в высоту, где тот угрожающе завис на какое-то мгновение, будто пытаясь осознать, что от него хотят, а затем взорвался, разбрасывая пучки пламени и фосфорических искр. Тысячи крошечных снарядов впились в Его плоть, пронзили ее, и Он рухнул на землю, оставив в воздухе руку, которая еще некоторое время висела там, словно, оставшись без хозяина, позабыла о существовании земного тяготения, и только потом упала рядом.

Судорога пробежала по Его телу, но Он тут же поднялся на ноги; туловище Его теперь кренилось набок, и Он был вынужден схватиться за бетонный блок, чтобы не упасть.

Молния вспыхнула в небе, и в ее свете Он разглядел, что резервуар из оргстекла упал и лежит на боку, крышка лопнула, а содержимое медленно вытекает на грязную землю. Она по-прежнему выглядела как пульсирующий огонек — но теперь огонек этот лежал в заботливой ладони худой, пронизанной голубоватыми жилками руки, предплечье которой терялось в ночном мраке.