Магистр. Багатур - Валерий Большаков Страница 21

А Ярославу Всеволодовичу стало ясно: замирившись на западе, Михаил обратит свой жадный взор на восток. И вот в середине апреля прискакал к Ярославу гонец и передал тревожную весть — галицко-черниговский князь слал в поход два полка с воеводою Мирославом, слал на Киев.

В тот же час великий князь киевский собрал в Гриднице главноначальствующих и отдал приказ:

— Тебе, Яким Влункович, следует выступить на Мирослава — не побьёшь, так потреплешь. Обескровишь войско галицко-черниговское, измучаешь стычками да налётами. Пойдёшь напрямую, через Мическ на Тихомель.

— Слушаю, княже, — прогнулся воевода набольший, — вот только не мало ли нас будет противу двух-то полков?

Ярослав Всеволодович нахмурился и оглядел собравшихся.

— Эва как… Олег Романович, — сказал он, обращаясь к Сухову, — пойдёшь на ту же войну.

— Да, княже, — поклонился Олег.

— Дозволь слово молвить, — поднялся Владимир Рюрикович. — Пусть бы и мои половцы в походе поучаствовали. Две сотни дам с конями заводными.[65]

— Добро, — кивнул Ярослав. — Сколь людей у тебя, Романыч?

— А тоже две сотни, княже.

— Тогда и половцев бери. Будешь полутысяцким.

— Половцев? — повторил Сухов, будто и не замечая повышения. — Это дело, княже. Половцы — конники знатные. Мне б тогда и лошадей для воев моих, не пешком же им топать.

— Найдём, — веско сказал Владимир, обрадованный похвалой Олега. Видать, заедало князя то обстоятельство, что дружина его сплошь из степняков состояла.

— Раз так, не медлите, — строго молвил Ярослав Всеволодович. — Чем скорее обернётесь, тем лучше. Награжу! Ступайте с Богом.

Сборы были недолги. Вскоре новоторжане Якима Влунковича выступили за пределы Золотых ворот, открывавшихся на западную сторону. Следом выступили новики да половцы. Степняки таскали на себе тяжёлые доспехи вроде длинных курток из бычьих шкур и кожаные шлемы. Щитами половцы не пользовались, а вот луки они держали поближе к себе.

Новоторжцы ехали, не особо разгоняясь. Сухов повёл своих стороною, дабы не пересекаться с Якимом. В конце концов, великий князь ничего не сказал о главенстве, стало быть, воевода ему не указ…[66]

Под вечер две растянувшиеся колонны, большая и поменьше, сблизились. Воевода выехал вперёд и вскинул руку.

— Эгей, рыцарь! — крикнул он с ухмылкою и показал на рощицу между холмами. — Ночуем здесь! Ты только своих подальше отведи. Понял? Во-от… А то от вас хлевом так и прёт! Новики твои навозом коровьим провонялись, степняки лошадиным кизяком смердят, а мы нюхай!

Новоторжане жизнерадостно загоготали, а Олег тонко улыбнулся.

— От вас и вовсе говном человечьим несёт, будто все разом обделались, — любезно заметил он. — И ничего, притерпелись мы. Да, Олфоромей?

— Ага, — кротко ответил Лысун. — Глаза только щиплет.

Новики захохотали. Те, кто владел наречием степняков, перевели суть сказанного половцам, и хохот разросся, захватывая всю полутысячу. А сам полутысяцкий, с удовольствием наблюдая за тем, как выступают красные пятна на лице Влунковича, поспешил успокоить набольшего:

— Ладно, ладно, как скажешь. Подальше, так подальше. Хоть глаза резать не будет. Айда, ребята!

И ребята взяли с места, удаляясь от лагеря новоторжцев.

Немного погодя Олег въехал на высокий плоский холм и оглянулся назад. Далеко-далеко, пробиваясь искорками в густеющих сумерках, мерцали костры.

— Ужин, чай, готовят, — принюхался Лысун.

— Едем, — сказал Сухов. — Чем скорее обернёмся, тем лучше.

— Задумал цего? — поинтересовался Олфоромей.

— Да есть маленько…

Сотни конных ринулись вниз с холма, проехали топкой низиной и поскакали по отлогому склону, желтевшему прошлогодней травой. Редкие деревья стояли поодиночке, растопырив голые чёрные ветки.

Половцы, свистя и улюлюкая, понеслись впереди, не пропуская ни кочки, ни борозды, — известные следопыты, они читали землю под ногами как открытую книгу. Следов было мало — вон пара туриц пробежала, рядом пролегала старая, сглаженная колея.

— А вот, глянь, — сказал Олег, показывая на следы лошади. — Неподкованная! Половецкая?

Молодой Кулмей пригляделся и уверенно сказал:

— Не, то тарпан пробежал. Дикая лошадь.

— Наверное, от волков удирал, — сделал вывод его друг по имени Итларь. — Смотри, шаг какой!

— Похоже…

Оба половца сложили пальцы в охранительном жесте — волки степняками почитались за священных покровителей.

Солнце село, землю укутали тени, предвестники ночи, а отряд всё скакал и скакал на запад. Лишь перейдя вброд речку Тетерев, Сухов объявил привал.

Коней согнали в табун и отправили пастись под усиленной охраной, а на берегу разжигали костры, подвешивали над огнём котелки с водою, доставали из сумок крупу и солонину. Итларь, жадно принюхиваясь к запахам, исходящим от варева, не утерпел и сгонял подальше в степь, притащил дикого луку и ещё каких-то пряных трав. Накрошил поровну во все котлы — и дух пошёл такой, что даже терпеливый Олфоромей не выдержал.

— Вари быстрее! — простонал он.

Кашевары дружно заработали черпаками, помешивая походное яство.

После сытного ужина, с запивкой по вкусу — кому кумыс, кому сбитень, — воины стали укладываться, а сотники расселись у одного костра с полутысяцким и устроили военный совет.

— Чего делать будем? — с ходу спросил Чюгай Акланович, натуральный половец — длинные волосья его отливали соломенным цветом.[67] В рубахе, кафтане и кожаных штанах, Чюгай пропах дымной гарью и травяной горечью — истинный степняк.

— Задумал я, братие, дело одно, — сказал Олег, палкой вороша костёр, — дело опасное, зато и выгодное. Хочу, чтобы мы одни Мирослава отогнали, без новоторжцев! Знамо дело, побить войско галицко-черниговское нам не под силу, но разогнать его, проредить в стычках да засадах — это мы могём.

Слегка раскосые глаза Чюгая загорелись.

— Могём! — подтвердил он, гортанно выговаривая глагол. — А за то нам князь награду выдаст!

Конец ознакомительного фрагмента