Рождение Зимы - Брайан Ракли Страница 23

— Ты ищешь моей милости? — спросил Кеннет, и Ломас, запинаясь, подтвердил, что так оно и есть.

— И если я выслушаю твое дело, обязуешься ли ты, на основании присяги, которую ты приносил Крови, принять любой мой ответ, будет он в твою пользу или нет?

— Обязуюсь, — сказал пастух.

И удовлетворенный его ответом Кеннет взял сверток.

— Тогда говори.

Просьба была всего одна, к большому разочарованию присутствующих. Всегда была надежда, что какой-нибудь скандальный спор оживит процесс разбирательства и даст возможность почесать языки темными и долгими грядущими вечерами. Вся просьба Ломаса заключалась в том, что он просит прощения, поскольку несколько его животных умерло от копытной гнили, и просит на год освободить его от десятины, взимаемой Кровью. Когда пастух закончил, Кеннет кивнул и поманил к себе Иньюрена. Он советовался со своим консультантом на'киримом шепотом так тихо, что даже за ближними столами ничего не было слышно. Но Оризиан все-таки ухватил большую часть того, что говорилось.

— Он говорит правду, — бормотал Иньюрен. — Он напуган этим обстоятельством и боится, что ты ему откажешь. Я думаю, тут нет никакого обмана.

Очевидно, за прошедшие века не одного великодушного владыку обманывали ради незаслуженных благ. Но с тех пор как в Колгласе появился Иньюрен, никто из тех, кто представал перед Кеннетом нан Ланнис-Хейгом, даже не попытался бы обмануть его. На каждом предоставлении благ он стоял рядом с Кеннетом, и каждый проситель знал, что его истинные намерения не укроются от на'кирима.

Кеннет сказал Ломасу:

— Хорошо, я освобождаю тебя от десятины на год. Но посоветовал бы тебе потратить немного времени и вспомнить правила бережливого ведения хозяйства, тем более что копытной гнили легко избежать, если оказывать животным необходимые им внимание и заботу.

Ломас, в замешательстве и облегчении одновременно, ретировался в конец холла, на ходу рассыпаясь в благодарностях. Кое-кто тут же давал ему советы по предупреждению копытной гнили.

Один за другим подходили другие просители, предъявляли свои перевязанные красным шнуром прошения Кеннету и излагали свои просьбы. Каждый раз Иньюрен наклонялся к правителю и что-то шептал ему на ухо. Оризиан с жадным интересом наблюдал за Иньюреном, безуспешно отыскивая какой-нибудь внешний признак того, какими силами пользуется на'кирим. Таинственный дар, которые носили в своей крови и хуанины, и киринины, мог быть источником удивления, страха, любопытства или зависти, в зависимости от характера наблюдателя. Для Оризиана это было волнующим волшебством. Но даже при этом он в глубине души знал, что чудесное угадывание правды возникает все из того же источника, из какого появилось обладание ужасными силами и властью задолго до и во время Войны Порочных — из Доли. На'киримы невообразимых ныне способностей сражались бок о бок с человеком и киринином в течение всего того долгого кровопролития. В последние месяцы этой битвы обреченный Тарсин, король Эйгла, был схвачен и превращен в раба одним из таких на'киримов — Орланом Кингбиндером, по прозвищу Покоритель Короля, самым выдающимся из всех странных на'киримов того времени. Собственная дочь Тарсина в отчаянии перерезала ему горло охотничьим ножом.

Дни, когда на'киримы сажали на престол и свергали с него королей, давно уже прошли. В мире осталось всего несколько на'киримов, и ни один из них не владеет такой силой, как в былые дни. Но все-таки прошедшие столетия не смогли притупить память о былом, и среди внимательных и вежливых лиц в замке Колглас на нескольких все же мелькало смущение. Обладатели этих лиц склонны были видеть еще не исчезнувшее полностью темное прошлое в мягких и чаще даже благоприятных предсказаниях Иньюрена.

Однако настроение было веселым, а изобилие вина многим не давало возможности надолго останавливаться на таких проблемах. Слезные мольбы Амелии Тирейн, муж которой не вернулся с охоты, отправить кого-нибудь в лес на поиски пропавшего мужа, вызвали приглушенный и сочувственный шепот в публике. Зато некоторые другие просьбы давали лучший повод для развлечения, чем чье-то горе. Пятое и последнее прошение подала Мариен, вдова, известная своей горячностью и острым языком, которая просила Кеннета вмешаться в ее спор с соседями. Кеннет, не обращая внимания на нараставшее по мере изложения дела веселье в зале, выслушал описание бессонных ночей из-за шума, доносящегося из соседского дома, шума, на который, как вполне серьезно и невзирая на солидный возраст признавала Мариен, муж и жена имеют полное право, но не каждую же ночь и не с такой энергией, что это не дает отдыхать остальным.

Оризиан не слышал, что посоветовал Кеннету Иньюрен, но отец объяснил Мариен, что хоть очень сочувствует ее несчастью, но не считает себя вправе вмешиваться в дела, касающиеся брачного ложа. Недовольная вдова вернулась на свое место.

Только после того, как веселье немного улеглось, Оризиан, единственный во всем зале, заметил грусть и усталость на лице Иньюрена и удивился, что такого печального на'кирим увидел в рассказе Мариен.

* * *

Дело празднования усердно продолжалось. Оризиан выпил свой кубок до дна и не успел его поставить, как девушка-служанка наполнила его снова. Ему стало тепло, он был счастлив. Казалось, что и отец пребывал в таком настроении, в каком не был уже давно; во всяком случае, временами казалось, что доброй шутки достаточно, чтобы держать память о прошлом хотя бы на расстоянии вытянутой руки. От сытости и довольства жизнью Оризиан даже слегка обвис в кресле. Кеннет наклонился к нему.

— Когда мы отправимся в Колкир, то закажем в нем меч для тебя, Оризиан. Знаешь, там, к северу от Веймаута, лучшие кузнецы и оружейные мастера. Мой отец в тот год, когда стал таном, сделал там меч для меня.

— Владеть таким мечом большая честь для меня, — ответил Оризиан, смутно сознавая, что, наверное, из-за вина его произношению некоторым образом недостает четкости. — Но имей в виду, что лучше бы спросить у Рота, заслужил ли я такой чести. Вряд ли он считает меня своим лучшим учеником.

Кеннет с кривой улыбкой отмахнулся:

— Если ты думаешь, что этот человек может сказать против тебя хотя бы слово, значит, ты его еще не раскусил. Во всяком случае, он давно уже говорил мне, что со временем из тебя выйдет неплохой фехтовальщик. Так что пусть тебя не волнует, так ли уж ты хорош.

— Я… — начал Оризиан, но его прервала какая-то суматоха в конце зала. Входили акробаты. И поднявшиеся радостные крики сделали продолжение разговора невозможным.

Как огромная стая птиц они разлетелись по всему залу, и сразу появились шары и булавы, летавшие в самых неимоверных и захватывающих каскадах. Гости кричали и хлопали тем больше, чем сложнее и замысловатее становился рисунок волшебников-жонглеров. Темп все время нарастал. Двое из них вскочили на противоположные столы и в бешеном ритме перебрасывались булавами чуть не через весь зал. Другие зажигали факелы, и пламя рвалось к потолку.

На Оризиана это произвело впечатление. Он и не думал, что вольные люди на такое способны. Одинокие и необщительные охотники и торговцы, самого дикого вида и кое-как одетые, шатались по всем землям Ланнисов и чаще всего производили впечатление пропащих людей, лишенных тех уз и поддержки, которые даровала Кровь. Всякий раз, когда юноша видел этих людей, они поражали его как осколки дикости, которая сама отделилась и которой не по себе от порядка в городе или деревне. Эти же акробаты были совсем другими: они отличались силой, были сосредоточены на своем искусстве и излучали уверенность.