Ловец душ - Фрэнк Герберт Страница 23

Катсук вспоминал Винса, расхаживающего по кампусу – недостаточно невинного, чтобы удовлетворить Похитителя Душ, но весьма наивного в правоте своих суждений. Всего лишь предварительная жертва, отметка на пути.

Винс судил своих соплеменников строго, участвовал в детском бунте своих времен, но он никогда не задумывался о своем пути в этом мире. И, по-видимому, весь путь его сводился к безвременной смерти.

Катсук поднялся на ноги, схватил лежащего без чувств мальчика и потащился вверх по склону.

«Я должен быть безжалостным, – думал он. – Надо спрятать тело Винса и сразу же уходить.»

Лежащий у него на руках Хокват пробормотал: «Моя голова…»

Катсук поставил мальчика на ноги, ощупал его.

– Идти можешь? Хорошо. Мы уходим.

Вы принесли своего чужого Бога, что отделил вас от всей остальной жизни. Он представляется вам в смертный час как самый большой дар. Ваши чувства затуманены его иллюзиями. Его смерть вы бы отдали за все, имеющееся в жизни. Но вы неотступно преследуете своего Бога смертью, мучаете его, моля очутиться на месте смерти его. Повсюду на земле вы шлепаете распятия. И там, где оно появляется, земля умирает. Прах и меланхолия станут вашим уделом до конца дней. Вы слепо не замечаете ни зла, ни великолепия. Вы мучаете себя своей же ложью. Вы попираете саму смерть. А каким богохульством наполнена ваша притворно-убийственная любовь! Вы долго вырабатываете в себе честный взгляд. Но это всего лишь маска, прикрытие, за которой скалится череп. Ваши золотые идолы созданы из жестокости и насилия. Вы забрали у меня мою же собственную землю. Да, опасаясь за судьбу своего народа, я погублю вас древними методами. Вы издохнете в пещере, созданной вами же, и никогда не услышите песню птиц или шелест деревьев на ветру – эолову арфу леса!

Псалом Катсука, написанный им на обороте регистрационного бланка и оставленный в Кедровом Доме

Дэвид проснулся, когда только-только начинался рассвет. Мальчик весь дрожал от холода и сырости. Катсук тряс его за плечи. Индеец был одет в вещи, взятые из рюкзака убитого путешественника: джинсы, которые еле сошлись на набедренной повязке, рубашка из шотландки. Но на нем были те же мокасины, голова обвязана той же полоской красной кедровой коры.

– Пора вставать, – сказал Катсук.

Дэвид уселся. Холодный и сырой мир давил на него угнетающе. Мальчик чувствовал пронзительный холод окружающей его реальности. Одетые на Катсуке вещи напомнили Дэвиду о смерти бородатого путника. Катсук убил его! И очень быстро!

Вместе с памятью пришел еще более пронизывающий холод, чем мог вызвать весь серый туман в этой глуши.

– Скоро мы выйдем, – сообщил Катсук. – Ты меня слышишь, Хокват?

Индеец изучающе глядел на мальчика, как будто тусклый серый свет сконцентрировался в пучок, освещающий малейшее движение на юном лице.

Хокват пребывал в ужасе. Какая-то часть сознания мальчика правильно оценила смерть бородатого туриста. Одной смерти будет недостаточно. Обряда жертвоприношения следует придерживаться до конца. Нельзя допустить, чтобы подозрения Хоквата внедрились в его сознание. Слишком большой страх способен убить невинность.

Мальчик затрясся в резких, неконтролируемых спазмах.

Катсук снова присел на корточки, чувствуя нарождающийся внутри неприятный холодок, и положил руку на плечо Хоквата. Под пальцами индейца мальчишеское тело пульсировало жизнью. В нем было тепло, чувство отдаленности конца.

– Ты уже проснулся, Хокват? – настаивал Катсук.

Дэвид отбросил руку индейца, бросив молниеносный взгляд на нож, висящий на поясе Катсука.

«Мой нож, – думал мальчик. – Им убили человека.»

Как бы живущая собственной жизнью память подсунула ему образ матери, предупреждающей, чтобы он был поосторожнее с этим «дурацким ножом». Истеричный смех рвался на волю, Дэвиду силой пришлось заталкивать его вовнутрь.

– Хокват, я вернусь через несколько минут, – сказал Катсук и вышел.

Дэвид никак не мог сдержать стука зубов. Он думал: «Хокват?! Я – Дэвид Маршалл. Меня зовут Дэвид Моргенштерн Маршалл. Сколько бы раз этот сумасшедший не называл меня Хокватом, сути это не изменит.»

В рюкзаке убитого был спальный мешок. Катсук устроил постель из мха, кедровых веток и разложил на них спальник. За ночь тот выбился из под мальчика и теперь валялся комом. Дэвид окутал им плечи, пытаясь успокоить дрожь. Голова все еще болела в том месте, где он ударился, когда Катсук сбил его на землю.

К мальчику снова вернулась мысль об убитом туристе. После того, как Дэвид пришел в себя, и перед тем как они пересекли реку, Катсук заставил своего пленника вернуться по тропе мимо окровавленного тела, говоря: «Хокват, возвращайся туда, где я приказывал тебе прятаться, и там жди.»

Дэвид был даже рад подчиниться. Как бы не хотелось глядеть на мертвеца, взгляд все равно тянулся к ужасной ране на шее. Мальчик опять поднялся к замшелому поваленному дереву и, пряча за ним голову, глотал беззвучные рыдания.

Катсук позвал его, когда прошло много-много времени. Индеец захватил с собой рюкзак. На тропе не было ни малейшего знака от мертвого тела, ни капельки крови.

Они сошли с тропы и вернулись на нее, двигаясь в стороне, уже только на другой стороне седловины.

На закате в деревьях над рекой Катсук построил из кедровой коры домик-укрытие. Еще он выловил пяток маленьких рыбешек и испек их на маленьком костерке, разведенном прямо в укрытии.

Дэвид подумал о рыбе, вспомнил ее вкус. Может Катсук снова отправился за едой?

Перед тем как выстроить убежище на ночь, они перебрались через реку. Там была обозначенная туристская тропа и мост из ошкуренных бревен. Перила моста были скользкими от плесени, так как от реки поднималась вечная сырость.

А может Катсук спустился к реке, чтобы наловить рыбы?

Перед мостом было объявление: «Проходить только пешком или на лошадях».

Возле реки кипела своя собственная жизнь. Они увидали нескольких буро-пятнистых кроликов, спешивших куда-то и нырнувших во влажную зелень.

Дэвид подумал: «А вдруг Катсук поставил силки на кролика?»

От голода кишки прямо скрутило.

Перейдя мост, они поднялись вверх по склону под моросящим дождем. Но это был не настоящий дождь, а с громадных листьев папоротника капала сырость.

Так куда же подался Катсук?

Дэвид выглянул из укрытия. Везде было холодно и пусто, только где-то в стороне крякали утки. Это был мир призрачный, мир мрачного, только-только нарождавшегося рассвета. Никаких ярких лучей – одна лишь кружащаяся, неопределенная серость.

К мальчику пришла мысль: «Нельзя думать про то, как был убит тот молодой турист.»