Босиком в голове - Брайан У. Олдисс Страница 25

Дороги окаменевшие

Дороги извиваются

Дороги извиваются

Дороги извиваются словно окаменевшие мысли

Дороги паттерны

извиваются города окаменевшие

Мысли разумы

Автомат играл «Пункт Икс». В эту ночь в гостиничном ресторанчике эта вещь пользовалась особым успехом. Яан Конинкриик, инспектор Бюро Безопасности Движения, возвращавшийся из Кельна домой, заночевал в комнатке на втором этаже. Он слушал эту песню, глядя из окна на жалкое скопище крыш; он слушал ее во сне, и казалось ему, что жизнь его приобретает определенное направление, и он стремительно несся по ее дорогам — оттуда же, где Мёз становится Маасом, долетали глухие гудки меланхоличных буксиров…

Девушка в баре, совсем светленькая, древний северный род здесь, в этом безликом городке на юге Голландии, поразительно светлые волосы, белоснежная кожа, черты лица резкие, но — Здесь ставим точку. Блеск фонтана.

А ведь она прошлой ночью явно угодить мне хотела, потому так нежно и улыбалась всю дорогу. Конинкриик несся в свою родную Бельгию. Меня с каких-то пор судьба падших женщин особенно не волнует, но с ней связано что-то действительно загадочное… Эдакий пафос — разливать спиртное в бокалы, радуясь тому что оно пользуется таким спросом, и ночь за ночью наблюдать за игрой в карты — игроки всегда одни и те же, — прислушиваясь к гудкам буксиров и раз за разом прибывая в «Пункт Икс». Глад гложет глупышку. Глохнет в этой глуши. Может быть, она подавала мне сигналы, прося о помощи? Я смог расслышать их, теперь же там тишина, тишь — «Пункт Икс». Упадок монархий, коронарная недостаточность… Уж лучше побыстрее к Марте вернуться, там-то уж точно никаких сигналов не будет. Темница ее души. Жена-застенок. Может, она в конце концов исправится, должна же она когда-нибудь выдохнуться в самом деле…

Его «мерседес» летел над шоссе со скоростью сто шестьдесят километров в час, он не касался асфальта: Кельн — Аахен — Брюссель — Остенде, дальше уже Англия. Прикольщики арабы. Лабиринты дум Конинкриик обращал в норы, куда отползало время от времени его сознание. Сейчас же он был занят делом — он охранял дорогу от безумцев. У этого шоссе была очень дурная репутация, его напарники, такие же полицейские, как и он сам, называли его Раздолбой. Этот пасмурный денек был счастливым исключением — дорога была совершенно пуста. Яан несся вперед, беззаботно посвистывая. Падам-падам-пам-пам, падам-падам-пам. Такие, значит, дела.

Она будет думать о своих обожателях, каждый вечер торчащих в баре, а их будет становиться все меньше, ибо время неумолимо. И день будет проходить за днем, она все так же будет стоять за стойкой бара или воевать с посудомоечной машиной. Деланная добрая воля. Она все улыбается и улыбается, но он знает — ей больно, ей всегда было больно. Если ему все еще жаль ее, значит, он любит ее и поныне. Но не ее саму, а то, чем может одарить она его. Рука. Ее рука, тянущаяся к его гульденам. Удивительная линия, само изящество — сокровенный смысл женского начала, и секс здесь совершенно ни при чем. Обтекаемые формы. Ноготки как зубки. Он поступил галантно, совсем не по-голландски — поцеловал ей руку. Они были одни, смотрели друг на друга неотрывно. Она немногим младше его. Комната заиграла всеми цветами радуги. Яан Конинкриик поспешил к выходу, на миг остановился возле музыкального автомата, бросил в прорезь монетку и нажал кнопку под названием вещи. «Пункт Икс». Пусть ей будет приятно.

На нее ли смотрел он? Видела ли она себя хотя бы раз? Было ли ей что скрывать, что таить от других, от себя? Его идеал. Идеал неисправимого романтика. Люди перестали интересовать друг друга — стоило пойти психоделическим дождям, и они отправились на поиски самих себя. И не вернулись.

Он жил в Аальтере, прямо возле Трассы, в ветхом старом доме.

— Моя жизнь — произведение искусства, — сказал он вслух и потянулся. Варианты: жена, девушка из бара, его работа, возможное назначение в Кельн, свой кабинет, сумасшедший Мессия из Англии; и все это не более чем узловые точки в его сознании, определенным образом связанные с различными точками планетарной поверхности. Взаимооднозначное соответствие — отображение сознания поверхностью или отображение поверхности сознанием, — все взаимосвязано, связующее начало — движение. Или так — скорость. Связуемое, связующее и связь сливаются воедино, образуя нечто в высшей степени бессвязное. На спидометре уже сто семьдесят пять — даже сердце заныло. Коронарная недостаточность.

Конинкриик несся вперед, стараясь не думать ни о чем — весь внимание, хотя и знает эту дорогу, как собственные пять пальцев. За спиной остался Брюссель — холодные кухни скрежещут ножами. Трасса становится здесь еще шире — в каждом направлении прибавляется по полосе, причем полосы эти вдвое шире прежних — прямо не дорога, а футбольное поле.

Одряхлевшая вконец земля вся в осыпях, как в оспинах, бетонные пилоны, длинные приземистые бараки, огромные щиты с начертанными на них непроизносимыми иноязычными словесами, фонари, отменяющие ночь, огромные параллелепипеды трейлеров, рыкающие тягачи, желтобрюхие краны, мостки и подмостки, котлованы и курганы, горы гравия; старые потасканные машины, машины новые, яркие, словно полотна Кандинского и Кеттеля, парящие фумаролы над теплоцентралью и посередь всего неуклюжие куклы — фигурки людей, одетых в люминесцентные полосатые алые робы. Землекопы. Зверь роет нору. Все для того, чтобы скорость стала еще больше. Вторая космическая скорость, кружащее взаперти сознание, гонки по вертикальной стене — все быстрее и быстрее…

Перед поворотом на Аахен он замедлил ход. Понять, насколько серьезно он поражен аэрозолью, было невозможно, тем более, что полагаться он мог лишь на свои субъективные ощущения. Ясно было одно — его восприятие мира серьезно изменилось, хотя в момент бомбежки он находился на территории нейтральной Франции. Арабески. Кругом сплошной обман. Взять хотя бы этот телевизионный protege les jeux [14]Тененти. Дичь. Он поехал еще медленнее, чтобы вписаться в затяжной вираж. По обе стороны какие-то постройки, дорога забирает куда-то в сторону, в неизвестность. А вот уже и Аальтер показался — жертва дороги, она его съест со временем совершенно — от старой фермы Тиммерманов не осталось ничего; даже той тропинки, что по краю рощицы шла, уже нет.

Ветхий мрачный дом, в котором жила чета Конинкрииков, был единственным жилым домом на всей их улице, все их соседи почли за лучшее сменить место жительства. Впрочем, оно и неудивительно. Сейсмическая активность европейской души привела к выходу на поверхность массы агломерата, подмявшей под себя едва ли не все окрестности. Бульдозер ползал по куче гравия там, где совсем недавно стояли дома, — навозный жук за работой. От старого не осталось и следа. Нет ни прошлого, ни будущего, реальны только видимое и невидимое — терминатор призрачной Земли, грань настоящего. Процессия нарциссов, дендрарий, обратившийся детритом, трупы дерев, окаменевших не сегодня. Наша судьба. Дорога и мы, истертые во прах.