Час Предназначения - Джеймс Алан Гарднер Страница 25

Я не мог позволить посредственности поймать меня в свои сети, еще не успев начать жить по-настоящему. Так что сейчас было не время для необдуманных решений, и тем более – окончательных.

Я сумел отыскать свою одежду – разбросанную по полу и повисшую на немногочисленной мебели, но, к счастью, хижина не была слишком просторной – и вынес ее на улицу, чтобы случайно не разбудить Каппи, пока я буду одеваться. Никто меня не видел. Лишь одна из находившихся поблизости хижин была обитаема и принадлежала Чум и Торну, паре девятнадцатилеток, поведение которых невозможно было предсказать. Секунду назад они могли скандалить из-за того, чья очередь выносить ночной горшок, а в следующее мгновение уже страстно стонали, предаваясь грубым любовным утехам, от которых сотрясались стены хижины и отваливались куски штукатурки. Поскольку завтра им предстояла последняя перемена пола перед постоянным Предназначением, я был уверен, что для них уже как минимум несколько часов ничего в мире не существует, кроме них самих. Так что вряд ли они могли заметить, как я поспешно натянул штаны, стоя на крыльце, и скрылся в темноте.

И тут же вернулся. Настоящий мужчина не бросает женщину посреди ночи, не оставив хотя бы записку. Прямо за нашей дверью висела дощечка и лежал кусок угля, чтобы оставлять сообщения друг другу. Стараясь производить как можно меньше шума, я написал: «Ушел обратно на болото». А потом добавил: «Люблю. Фуллин».

Прочие слова показались бы чересчур грубыми.

Когда я добрался до тропы, ведшей к болоту, черное небо над Мать-Озером уже начало светлеть. До рассвета еще оставалось не меньше часа. Замедлив шаг, я попытался заставить себя расслабиться, следя за тем, чтобы не встретить каймановую черепаху, но никак не мог сосредоточиться. Все мои мысли постоянно возвращались к Каппи.

Что я наделал?

Что я ей пообещал?

Что она подумает, когда обнаружит, что я ушел?

Во всем случившемся была виновата моя женская половинка. Если бы она не проявилась, я бы мог избавиться от Каппи навсегда. Уклониться от разговора. Избежать каких-либо обещаний.

Мужчина не нарушает своих обещаний – а умный мужчина вообще их не дает.

И что мне было теперь делать?

Я не хотел причинить ей боль; от этого стало бы только хуже. Каппи вполне могла закатить скандал на публике, даже в День Предназначения. Единственное, что мне оставалось, – продолжать подыгрывать ей, по крайней мере, пока мы не окажемся в Гнездовье. А потом… что ж, если Каппи собирается выбрать себе мужское Предназначение, я тоже могу стать мужчиной, после чего какие-либо отношения между нами станут просто невозможны.

Почему бы не стать нейт? Меня сразу бы изгнали, и это решило бы все проблемы. Не смешно, Фуллин.

Моя скрипка лежала там же, где я ее оставил, внутри бревна возле Утиной отмели. Я достал ее из футляра, настроил и заиграл – не какую-то определенную песню, просто извлекал звуки, тихие или громкие, спокойные или яростные, те, что приходили в голову. И это мне помогло. Музыка сама по себе не решает проблемы, точно так же, как дневной свет не уничтожает звезды; но пока светит солнце, звезды не видны, и пока звучала моя скрипка, Каппи, Стек, я-женщина и все прочее, что омрачало мою жизнь, исчезло в волнах звуков.

В небе начали угасать звезды. На востоке забрезжил рассвет, бледный и бесцветный, какой обычно и бывает утренняя заря. (Зефрам как-то заметил: «Господин День не любит быстро просыпаться».) Начали жужжать мухи и квакать лягушки, в то время как в вышине все еще перекликались совы и плескались в воде рыбы, ловя пушинки и насекомых.

Ж-ж-ж, ква-ква, ух-ху-ху, буль-буль…

Ж-ж-ж, ква-ква, ух-ху-ху, буль-буль…

Какое-то время спустя я убрал скрипку с плеча, позволив болоту петь свою песню без моего участия. Или, по крайней мере, издавать звуки. Я не мог понять, действуют ли они расслабляюще или раздражают…

Примерно полчаса спустя мой желудок начал урчать, словно голодная пума. Убрав инструмент в футляр, я достал хлеб и сыр, которые взял у Зефрама. Пытаясь разгрызть окаменевший чеддер, я размышлял, что делать дальше. Официально мое уединение должно было закончиться, как только на горизонте появится солнце. Я не мог увидеть горизонт из-за окружавших меня камышей, но если забраться на сухое дерево возле отмели, передо мной открывался прекрасный вид на Мать-Озеро и окрестности. Возможно, я и не увидел бы само солнце, но легко заметил бы отблески его лучей на воде.

Когда я добрался до отмели, она была все так же испещрена отпечатками сапог Стек, а также попадавшимися кое-где следами мокасин, моих и Каппи. И никаких признаков уток. Я подошел к сухому дереву и попытался покачать его, просто чтобы проверить, насколько надежно его удерживает влажная земля. Как я понял, оно стояло прочно, словно камень, хотя и было голым и иссохшим еще в те времена, когда я в детстве приходил сюда упражняться на скрипке. Тогда я мог дотянуться только до нижних ветвей – если встать на цыпочки и подпрыгнуть; сейчас же – свободно взобраться на любую высоту, но ровно настолько, чтобы оттуда хорошо было видно озеро. Никогда нельзя рассчитывать, что старая высохшая древесина выдержит твой вес, даже если дерево кажется вполне прочным. Я намеревался дождаться восхода солнца, затем снова спуститься, прежде чем ветви сломаются подо мной.

И тут я увидел плывущего в каноэ Хакура.

Кипарисовый ручей течет через самую середину болота – если начать свой путь из Мать-Озера, можно проплыть по ручью до самого Ершового водопада, и даже оттуда легко переправиться к озеру Камерон и дальше на юг. Утиная отмель не соприкасается с самим ручьем, но, когда вода поднимается достаточно высоко, можно добраться до отмели на веслах, если знаешь верный путь через поросшую тростником топь… по крайней мере, видимо, это было так, поскольку каноэ именно туда и направлялось.

Хакур не греб – он неподвижно сидел на носу, в то время как его внучка Дорр размеренно взмахивала веслом на корме. Дорр было двадцать пять лет, и старик вел себя с ней, словно настоящий тиран. Девушка казалась вполне привлекательной, по крайней мере симпатичной, но она понятия не имела, как нужно выглядеть, чтобы произвести хорошее впечатление. В жару ее порой можно было увидеть в свитере; в холода она предпочитала бродить по поселку босиком да еще с растрепанными волосами. Будь Дорр скрипачом, она принадлежала бы к числу тех, кто играет с дьявольской энергией, но никогда не заботится о том, чтобы предварительно настроить инструмент, и станет исполнять скерцо тогда, когда публика хочет услышать балладу.

Впрочем, Дорр не была музыкантом – она ткала ковры и вышивала покрывала, которые охотно покупали зажиточные обитатели центральной части полуострова. Ее образы просто потрясали – деревья с грустными глазами и сочащейся из коры кровью, прыгающий в костер сом, лошади с человеческими лицами под тяжелыми грозовыми тучами… Я часто говорил себе, что Дорр крайне нуждается в мужчине… но, пока Хакур жив, она прикована к старому деспоту, словно отмеченная клеймом владельца корова.