Легионер из будущего. Перейти Рубикон! - Виктор Поротников Страница 26

Цинна совершенно не вмешивался в командование когортой на марше и на стоянках, доверив это центурионам, было ясно, что военное дело совершенно не его стезя. Несколько раз я замечал, как Цинна что-то пишет на восковой табличке, сидя у костра, или что-то читает, развернув папирусный свиток.

Однажды вечером я стоял в дозоре, и рядом со мной остановился Цинна, зябко кутаясь в плащ. Он вышел из шатра, чтобы обойти караулы. Взглянув на темные небеса, где уже гасли последние розовые отблески заката, Цинна вдруг вдохновенно процитировал стих Катулла. Оборвав стих на полуслове, Цинна широко зевнул.

Этот стих был мне хорошо знаком, поэтому я неожиданно для самого себя дочитал это творение Катулла до конца, чем весьма удивил Цинну.

– Как тебя зовут, легионер? – спросил он. И, услышав мой ответ, добавил: – Как сменишься, Авл, зайди ко мне в шатер.

Хотя я сильно устал после дневного марша и долгого стояния в карауле, однако заглянув в шатер к Цинне, я задержался там надолго. Цинна оказался весьма начитанным и остроумным собеседником, он любил стихи Катулла, трагедии Еврипида, сочинения Платона и Эпикура. Его латинская речь сильно отличалась от грубоватой болтовни простых воинов, которые не посещали грамматических школ и не занимались у риторов.

На вид Цинне было чуть больше тридцати лет. Он был строен, но не тщедушен и не слабосилен, как молодые аристократы, коих я имел возможность видеть на римском форуме. Во внешности Цинны было столько благородной красоты, что с него вполне можно было ваять статуи античных богов, таких как Аполлон и Дионис.

Почувствовав во мне родственную душу, Цинна разоткровенничался передо мной. Он признался, что не от хорошей жизни уехал из Рима и вступил в войско Цезаря. Цинна погряз в долгах. Пытаясь вырваться из долговых сетей, он решился на махинации с фальшивыми векселями и подделанными завещаниями. В результате Цинну привлекли к суду, ему грозил такой огромный штраф, что спасением для Цинны стало только бегство к Цезарю в Галлию. Это случилось еще пять лет тому назад.

«И вот я прозябаю в глуши уже достаточно долго, а все мое имущество в Риме продано ростовщиками в счет уплаты моего долга, – невесело подытожил Цинна. – Стоит мне появиться в Риме, меня тут же упекут в долговую тюрьму!»

Мою долгую беседу с Цинной довольно бесцеремонно прервал Тит Пулион. Войдя в шатер, он приказал мне немедленно отправляться спать, да и Цинне попенял на то, что тот портит глаза, допоздна читая писанину безмозглых поэтов.

Провожая меня до палатки, Тит Пулион продолжал ворчать, мол, завтра предстоит битва с галлами, а у таких глупцов, как я и Цинна, на уме пустопорожняя болтовня. «Надо спать и набираться сил, а вы треплетесь, как бабы у колодца!» – выговаривал мне центурион.

После двухдневного перехода римское войско вышло к Ларийскому озеру, но не там, где стоит римская колония Новый Ком, а севернее, оказавшись под стенами Камбодунума, главного города винделиков. Последний отрезок пути протяженностью миль пятнадцать проходил по горной местности, где почти не было дорог. По этой причине повозки обоза легат Цицерон загодя отправил в Новый Ком, понимая, что они застрянут в горах. Всю необходимую поклажу обозные слуги навьючили на лошадей и мулов.

Этот последний переход вымотал меня настолько, что я еле держался на ногах. Мне, как и всем рядовым воинам, пришлось нести на себе кроме шлема, кольчуги, щита и оружия еще вьюк весом килограммов двадцать. Этот воинский багаж состоял из съестных припасов, свернутой постели, запасной одежды, медной кружки, котелка, топора, лопаты и разных мелких предметов, о которых не думаешь в обычной жизни, но которые незаменимы в походе.

С огромным облегчением сбросив со своих плеч оружие и поклажу, я хотел было сесть под деревом и отдохнуть, но прозвучал сигнал трубы «начать разбивку лагеря». Мне пришлось взяться за лопату, чтобы точно по разметке в виде колышков копать лагерный ров и насыпать рядом земляной вал. Рядом со мной в поте лица трудились прочие легионеры, новички и ветераны. В этом деле все были равны.

Устройством военного стана заведовал лагерный префект. Этот военачальник с группой своих землемеров двигался далеко впереди вместе с конными дозорными. Подыскав подходящее место для лагеря, префект и его люди производили разметку будущего стана с помощью громы, специального приспособления в виде двух перекрещенных планок, к четырем концам которых были подвешены маленькие грузила на тонких бечевках. Планки с грузилами закреплялись на воткнутом в землю копье. Грома позволяла землемеру составить прямоугольную сетку на лугу или вершине холма, а затем отметить колышками эту сетку непосредственно на месте лагеря. На месте будущего претория землемеры втыкали белый флажок. Там, где должны были находиться палатки военачальников, конников и пехотинцев, устанавливались рядами красные флажки. Углы и ворота лагеря отмечались длинными воткнутыми в землю копьями, выкрашенными в красный цвет.

Закончив копать ров и ставя деревянный каркас для палатки, я не удержался и сердито бросил декану Авлу Сикулу:

– Помнится, ты говорил мне, что воины из первого манипула первой когорты не участвуют в лагерных работах. Чего же мы тогда горбатимся наравне со всеми, а?

– Ты плохо слушал меня, сынок, – проворчал в ответ Авл Сикул. – Я говорил тебе, что все наши привилегии действуют только в мирное время.

Уже совсем стемнело, когда, наконец, сварилась каша в котле, висевшем над костром. Дрова были сыроватые, поэтому пламя то и дело гасло. Свой кусок хлеба, луковицу и горсть бобов я съел еще до закипания воды в котле, поэтому с кашей управился быстрее всех. Облизав ложку, я стал раскладывать постель в палатке, но Авл Сикул велел мне заступать в дозор.

– Извини, сынок, но по жребию вторая стража выпала нашему десятку, – жуя кашу с хлебом, проговорил декан. – Ты молодой, сил у тебя побольше, чем у нас, стариков.

Заметив ухмылки приятелей Авла Сикула, сидящих вокруг чадящего костра с котелками и ложками в руках, я хотел выругаться, но сдержал себя. Набросив на плечи плащ, надев шлем, взяв оружие и щит, я зашагал к преторию. Мне предстояло нести караул у шатра легата Цицерона.

Сильная усталость буквально валила меня с ног; чтобы стоять прямо и не шататься, я воткнул в землю копье и оперся на него. Тяжелый щит я поставил рядом, прислонив к своему левому боку. Глаза слипались; чтобы не клевать носом, я задрал голову и стал разглядывать вечернее холодное небо и плывущие по нему облака. Мысли путались в моей голове. Вернее, желание лечь и заснуть вытеснило все мысли из моей головы.

Из шатра доносились громкие голоса военачальников, среди которых выделялся уверенно-спокойный голос легата Цицерона. Там шел военный совет. Кто-то из военных трибунов говорил, что войску следует дать передышку после стремительного броска. Против этого решительно возражал Квинт Цицерон, горевший желанием завтра же идти на штурм Камбодунума.

«Ах ты, слон ушастый! – злился я на легата Цицерона. – Ты всю дорогу верхом на коне ехал, а мы пешком топали с грузом на плечах! Потом рвы копали, частокол ставили, палатки разбивали, хворост из леса носили, за водой к озеру ходили. Теперь вот в карауле стоять надо, твою мать!»