Время новой погоды - Шон Мерфи Страница 28

Солдаты обеих сторон выстраиваются, стреляют, бегут, швыряют гранаты, отступают в грязь, спят в грязи, сидят в грязи, едят грязь: грязь и кровь, грязь и кровь. Затем приходит зима, и грязь превращается в лед, и ветер, колющий, словно штык, летит над замерзшими равнинами Манитобы – по ним, шатаясь, словно зомби, идут солдаты, оскользаясь на грязи, в которой барахтались прошедшим летом.

Долина Грязи год за годом переходит из рук в руки. Ее теряют, снова отвоевывают, и снова теряют, и снова отвоевывают. Наконец в один весенний день, когда грязь только начинает оттаивать – ибо, как бы вы ни мечтали о весне в Манитобе, вы не можете ее не страшиться: ведь когда лед превращается в грязь, вы не знаете, что хуже, грязь или лед, – итак, в весенний день небо темнеет от эскадрилий самолетов; они идут высоко, так высоко, что невозможно разглядеть их как следует, невозможно даже в них выстрелить. Из самолетов вылетает множество точек, они расплываются по всему небу, как чернила в воде, и постепенно там появляется что-то вроде грибов-дождевиков из светлой ткани: это парашюты! Десантники… Точки начинают разрастаться, небо от них темнеет еще больше – их так много, что они затмевают солнце… и люди с обеих сторон не понимают, надо ли в них стрелять или лучше подождать, потому что никто не знает, чьи это десантные войска. Солдаты не получили никаких приказов, никакого предупреждения, их командиры не получили никаких сообщений, но в конце концов обе стороны получают приказ открыть огонь.

Однако есть что-то странное в том, как десантники отвечают на встретивший их огневой шквал. Или, может быть, странно то, как они НЕ отвечают. Потому что, когда взрывается снаряд или пулемет разрывает ткань парашюта, никто не всплескивает руками, не слышно никаких криков – нет видимых и слышимых признаков того, как люди падают и умирают. Даже когда случается прямое попадание в парашютиста, никакой реакции нет, только тупой звук удара, тело откачнется, а потом снова возвращается в прежнее положение под своим парашютом и висит, как раньше, без движения, словно марионетка. Даже когда парашюты разорваны в клочки и солдаты падают на землю, они не машут беспорядочно ногами и руками, чего привычно ожидают сражающиеся, но остаются неподвижны: и правда, эти десантники просто настоящие стоики, таких не видывал никто, ни на той, ни на другой стороне.

Но вот первые десантники приземляются; они валятся на землю, словно груды падающих деревьев, отскакивая при падении, как манекены: это совсем не похоже на то, как падают люди. И не важно, как далеко они упали, или как тяжко ранены или ударились, не видно ни движения, не слышно ни стона, не заметно крови из ран. Это похоже на ливень из кукол в натуральную величину, холодных, молчаливых, неподвижных. И сколько в них ни стреляй, ливень из кукол все льется и льется с неба, пока они не начинают приземляться повсюду.

Однако это не похоже на обычное приземление десантников. Они не приседают, сгибая колени, чтобы смягчить удар о землю. Даже те, кто приземляются на ноги, стоят на месте не более секунды и тут же заваливаются набок, будто сразу впадают в трупное окоченение. Они не делают ничего, что характерно для десантников, – не переворачиваются, не вскакивают на ноги, не обрезают стропы, не хватаются за оружие. Оружия у них нет. Ни один из парашютистов не поднимается с земли – ни один!

И тут в ноздри вам ударяет запах – запах мясницких лавок, запах боен, запах пропитанных формалином ритуальных салонов и открытых гробов; и вы вдруг с ужасом понимаете, что означают эти падающие с неба неподвижные фигуры, что значат эти окоченения при приземлении… и вы смотрите на лежащих и видите их лица – молодые и старые, лица мужчин и женщин, всех возрастов и всех размеров. И вы понимаете, что казалось таким странным в этих солдатах. Они уже мертвы. Во многих случаях – даже довольно давно. Их застывшие мертвые лица глядят вверх, у некоторых глаза открыты, будто они спрашивают – «Зачем вы здесь? Зачем вы бродите, спотыкаясь, в грязи и делаете это страшное дело?» И все они лежат совершенно тихо и неподвижно, кроме некоторых – тех, что вдруг будто пытаются подняться и снова занять первоначальное положение, тех, с открытыми ртами, которые словно кричат с той стороны смерти, и если вы еще способны двигаться, вы сами кричите от ужаса и бросаете оружие, и пускаетесь бежать, бежать, бежать. И внезапно повсюду вокруг вас все и каждый, все солдаты с обеих сторон тоже бросаются бежать…

После того как статья Ронды была прочитана, Бадди пришлось отложить ее в сторону и перевести дух. Какие глубины кроются в этой женщине! – подумал он. Что бы ни случилось в будущем, какой бы безнадежной мукой ни грозила жизнь и работа рядом с ней, он знал одно: их организации должны объединить силы. Если только ему удастся добиться, чтобы циркачи и главные Мечтатели поддержали эту идею, он окажется в идеальном положении – он сможет вечно мучить себя безнадежной близостью к женщине, которую – теперь Бадди был совершенно уверен в этом – он любит.

После первой недели, проведенной в лагере Мечтателей, Бадди решил задержаться еще на неделю. Фактически он так никогда и не уехал. Он послал за артистами цирка и предложил им приехать. «Место – лучше не придумаешь, – сообщил он. – Майл-Хай-Сити вас ждет».

Полли плакала. Тушь с ресниц длинными темными полосами растекалась по лицу, да еще после работы она забыла снять именную планку «Ну что-за-сосиска есть у меня для вас!». Ей было неловко, что она расплакалась перед целой группой семидесятилетних в доме для престарелых, но что еще она могла сделать? Все они уставились на нее с почти одинаковым отсутствующим выражением на лицах. Мисс Кларисса Симмонс, одетая в голубое с цветочками платье, смотрела на нее особенно бессмысленным взглядом. Она подняла руку:

– Так вы говорите, правительство планирует отобрать у нас наши зубные протезы?

– Нет, – отвечала Полли, тщетно пытаясь промокнуть мокрые щеки кусочком бумажной салфетки. – Никто не отберет у вас зубные протезы…

– Тогда о чем беспокоиться?

– Они собираются превратить вас в ПРОТЕЗОНОСНЫХ СЛУГ! И отобрать тот небольшой остаток времени, что у вас еще есть.

– Что? – спросил старый Билл МакФи.

– Тот остаток времени, что у вас еще есть, – повторила Полли, силясь взять себя в руки.

Билл МакФи повернулся к Эдвину Дэниелсу, сидевшему рядом с ним.

– Она говорит, уже время вставать с постели, – прокричал он в ухо Дэниелса.

Дэниелс кивнул, на лице его было написано легкое замешательство.

– Он глухой, – громко пояснил МакФи, ни к кому конкретно не обращаясь.

– А я полагала, это будут занятия по художественной росписи бархата, – вставила Миннеола Эджуотер.

– Так оно и есть, – сказала Полли, – но…

– Моя шляпка! – воскликнула Сэди Эдвардс. – Кто-то взял мою шляпку!

Ситуация грозила скатиться к полной неразберихе.

Кларисса Симмонс с трудом поднялась на ноги. Схватилась за спинку стула, чтобы удержаться.