Квест империя - Макс Мах Страница 28

Штормовая ночь. Волны грудью штурмуют скалы Приюта. Скала прощания. Маяк. Глаз и Луч!

Трезубец – Луна Айна-Ши-На – Глаз – Луч.

Пора открыть глаза!

Они стоят на скале прощания. Ветер пытается сорвать с нее темный тяжелый плащ, приносит водяную соленую взвесь.

– Мне нечего делать дома, милый. Что я буду там делать, скажи, пожалуйста. Ты знаешь, как мы живем? У нас Средневековье, милый. И потом, кому нужна такая уродина, как я?

– Ты красавица!

– Да, в твоих глазах, милый. Но мои сородичи смотрят другими глазами. И потом, там не будет тебя.

Виктор вздрогнул, освобождаясь от видения. Сердце его неистово билось в груди, как если бы решило вырваться на волю.

– Бред какой! – сказал он, глядя ей в глаза. – Вика, ты помнишь то же, что и я?

– Видимо, да.

– Но как? Господи! Мы семьдесят лет жили на одной планете и… – Перед глазами поплыл какой-то туман.

«Я плачу?» – Он удивился, но сила потрясения была такой, что даже слезы, вкуса которых он уже и не помнил, не были для него сейчас чем-то таким, о чем следовало думать или о чем следовало жалеть. Тем более Стыдиться. Вика сидела напротив него, и по ее щекам тоже стекали слезы.

«Но как это возможно? Почему, Господи? Почему? – спрашивал он себя. – Семьдесят лет! Украсть у них жизнь и любовь!»

Он мимолетно подумал, что, вероятно, следовало бы тотчас спуститься вниз и все рассказать Максу, но увидел мысленным взором маленькую спальню и девушку с мертвым лицом, рядом с которой в кресле сидит огромный мужчина и, возможно, тоже плачет сейчас, точно так же, как плачут они с Викой, и понял, что никуда не пойдет. Не сейчас. Они ждали этой ночи семьдесят лет, так что для них теперь лишний час или лишний день? Он обнял Вику, прижал к себе так тесно, как мог, не причиняя ей боли, и зарылся лицом в ее мягкие волосы.

Толчок – и Виктор проснулся, сразу перейдя из состояния сна в состояние бодрствования. И даже больше того, он проснулся готовым ко всему, как просыпался раньше, когда был молод и тренирован. И сейчас, как раньше, когда-то, где-то, в другой жизни, он знал, что ни один мускул не дрогнул на его лице; сердце, как и дыхание, не изменило ритма; и ничто не могло сказать постороннему о том, что Виктор уже не спит. Но он не спал. Он открыл глаза и скосил их к окну. За окном тьму сменил жидкий рассвет, заштрихованный струями дождя. Рядом с ним ровно дышала Вика. Он слышал ее дыхание не слухом, а телом. Он чувствовал идущее от нее тепло, ее запах, само ее присутствие здесь и сейчас, рядом с ним. И ровно бьющееся сердце наполнялось радостью; радостью, о которой он давно забыл, а теперь, ощутив ее впервые за много лет, принял, как часть себя, нового старого себя. Того Виктора, каким он был и каким он быть давно уже перестал, как казалось, навсегда. Оказалось, что нет.

«Я могу осторожно встать, – подумал он лениво. – Или обнять Вику…»

Но раньше, чем он успел додумать легкую утреннюю мысль («Господи, как давно я не просыпался в хорошем настроении!»), стремительное тело прижало Виктора к матрасу, и требовательные губы коснулись его губ.

«Чшарцша'ш [27]! Йё атр рёй [28]!»

«Чшарцша'ш! Йё атр рёй!» – мысленно кричал Виктор, отвечая на ее поцелуи, попеременно лаская то ее спину, то грудь, сжимая ладонями ее ягодицы; кричал, возносясь все выше и выше, до верхнего неба; кричал, низвергаясь в сладостные и убийственные глубины Ада Чшарцша'ш, раскачиваясь между небесами и безднами, до тех пор «пока поток не упал на равнину». [29]

«Ну и кто я теперь? – спросил он себя, медленно уплывая в сон. – Русский коммунист или аханский дворянин? Какой глупый вопрос…»

На этот раз их разбудили ударами в импровизированный гонг. По-видимому, Макс использовал для этой цели большую сковороду, висевшую на кухне над плитой. Виктор проснулся сразу и улыбнулся севшей на постели Вике.

– Я так понимаю, мы проспали завтрак, – сказал он беззвучно смеющейся Вике. – А может быть, и обед.

– Я готова заодно и поужинать, – рассмеялась Вика. – В душ?

– Лично я, пожалуй, сбегаю к реке.

– Тогда вперед! – Вика плавно перетекла с кровати на пол и сделала вращательное движение, напоминающее па из классического репертуара, но бывшее на самом деле разгонным разворотом в боевую стойку, характерную для столичных игроков в Жизнь.

– Может, набросишь что-нибудь? – спросил Виктор, любуясь одновременно и красотой ее тела, и слаженной гармонией работы ее мышц.

– А зачем? – откликнулась Вика, имитируя атакующую связку в три движения, при которой наклон ее тела и положение разошедшихся в стремительной смене позиции ног на миг открыли Виктору такой вид, от которого и бывалые знатоки женского тела пришли бы в восторг и экстаз.

«Вот именно!» – качая головой, подумал Виктор.

– Ну… – только и смог произнести он.

– Спасибо, милый! – лучезарно улыбнулась Вика, выпрямляясь. – Я не замерзну.

– Я, собственно, не это имел в виду, – наконец признался он.

– Я поняла. – Она секунду смотрела ему в глаза, потом улыбнулась и, как ни в чем не бывало, согласилась: – Хорошо, я наброшу рубашку. А ты можешь надеть трусы.

– Хрен знает что! – выругался Виктор, высматривая свои трусы.

– Совершенно с тобой согласна, – невинным голосом сказала Вика, выуживая из кучи одежды свою рубашку и его трусы. – Хотя и не знаю, что это означает.

– Хрен – это такой национальный русский овощ, – буркнул Виктор, натягивая трусы. – Пошли!

Они бегом миновали коридор («Ну словно дети малые!»), слетели по лестнице («Боги, вы не забыли, сколько мне лет?») и ворвались в зал, где их встретил невозмутимый Макс («Ну ты понимаешь, Макс?»). Макс был тщательно выбрит и одет, пах кофе и коньяком, в левой руке держал огромную сковороду, в правой половник, а в зубах дымящуюся сигарету.

– Доброе утро, – сказал он своим глубоким басом.

– Привет-привет! – стараясь не показать смущения, бодро откликнулся Виктор.