Французский палач - Крис Хамфрис Страница 28

Оба засмеялись, а Бекк покраснела. В этот момент вернулся Фуггер и начал раздавать своим товарищам хлеб, персики, вино, свиные ножки и жареную требуху. Корзинка, в которой он все это принес, была перевернута и теперь служила столиком.

Фуггер был доволен не только своими покупками.

— У нас с Демоном есть новости. Как вы думаете, где укрылся наш немец?

— В борделе! — хором заявили Жан и Хакон.

— Этот добродетельный католик-баварец? Как вы могли такое подумать? Нет-нет. По словам моего приятеля, торговца требухой (правда, свиные кишки просто объедение, мой юный Давид?), так вот, по его словам, наш приятель имеет блестящие знакомства. Он в обществе монарха!

— Как это — монарха? — Хакон, поделившийся мясом с Фенриром, уже проглотил почти всю свою порцию и теперь начал поглядывать на чужие. Бекк, выплюнув еду после слов Фуггера, передвинула требуху скандинаву и перешла на персики с хлебом.

— Попробуй угадать! — Скармливая Демону крошки, Фуггер открыто веселился. — Давай я составлю для тебя загадку. Кто выше всех и ниже всех; кто собрал себе двор, чтобы не вышвырнули во двор?

— Король воров, — ответил Жан.

— Браво, мастер, с первой попытки! — воскликнул Фуггер. — Хитрость и сила в одном лице. Под твоим предводительством можем ли мы не добиться успеха?

Жан выплюнул жесткий хрящ; его смутила шутка Фуггера. Он встал, взялся одной рукой за край навеса и устремил взгляд на дверь, за которой скрылся немец.

«Он назвал меня предводителем. Какой я предводитель? Я всегда следовал за кем-то — в бою, на эшафоты. Именно так и положено таким, как я. Не отвечать ни за кого, кроме себя самого. Сражаться с тем, кто оказался передо мной, потом — со следующим. Перерубать шею, которую мне подставили. Так я жил. Королева Англии, Король воров, архиепископ Сиенский. И я, Жан Ромбо, крестьянин с Луары!»

— Ты когда-нибудь думаешь о возможности провала, француз? — Голос Бекк прозвучал тихо, неслышно для их спутников, шутливо спорящих за столом.

«Если я предводитель, — сказал он себе, — то мне положено говорить только о победе, а не о сомнениях». Однако он не успел подобрать слова для убедительной лжи, когда Бекк добавила:

— Потому что я думаю, и часто. Иногда мне кажется, будто мною брошен вызов всему миру. И тогда я не вижу иного конца, кроме несчастливого. И когда я это вижу, я отчаиваюсь.

В голосе и взгляде юнца Жан увидел что-то еще, что-то непонятное.

— И как же ты продолжаешь держаться, когда приходит отчаяние?

Повернувшись, он увидел, как на юных губах блестит сок персика.

— Я стараюсь думать о своей цели и о том, как сильна моя меткая рука.

— Не знаю, поможет ли мне это.

Пальцы сжали ему руку выше локтя.

— Не могу ничего сказать о твоей цели, — тихо проговорил Бекк, — но рука у тебя, похоже, сильная.

Пальцы задержались на секунду, а потом разжались. Парнишка вернулся к столу. Жан на секунду почувствовал одиночество, а потом — прилив сил.

Правота его дела и силы, чтобы его исполнить. Ему достаточно находить ответы на простые вопросы, один за другим, по очереди. И первый вопрос такой: что делает у Короля воров телохранитель архиепископа Сиенского?

* * *

Требует уплатить долг.

Генрих произнес одну фразу, которую ему нужно было произнести, и теперь оперся ладонями о столешницу, глядя в глаза Грегору.

Странная штука — память. Мальтиец Грегор потратил много лет на то, чтобы забыть о своей последней встрече с этим человеком. Такую ночь хотелось забыть: она для этого подходила. Или не подходила, с какой стороны посмотреть. Он не думал о ней уже давно. Иногда женщины говорили ему, что во сне он хнычет, но что из того? Каждый когда-нибудь хнычет. Это ничего не значит. Это вовсе не говорит о том, что ему вспомнился Рим.

Как он вспомнился Грегору сейчас, воскрешенный холодным взглядом его старого товарища по оружию, Генриха фон Золингена.

Грегор вспомнил, как, прежде чем стать мальтийцем, он воевал вместе с Генрихом в одном отряде наемников. Он Даже вспомнил, почему они оказались в Риме: в 1527 году Папа снова стал перебежчиком: он примкнул к французам, предав императора. А император, Карл, слишком долго не платил своим солдатам. Они решили взять долг Карла с его врагов и, несмотря на уговоры вернуться обратно, двинулись прямо на Рим. Многие из них обратились в новую веру Лютера, и избиение католиков стало для них единственной возможностью вести Священную войну, потому что редкие налеты на турок не шли в счет.

Грегор вспомнил, как они с Генрихом, будучи добрыми католиками-баварцами, ограничивали свое мародерство неосвященной землей и не насиловали монахинь, тем самым смягчая укоры совести. Добыча попадалась богатая. Сопротивления им почти не оказывали.

Именно это «почти» Грегор и старался забыть, надеясь, что человек, стоящий над ним, добавит что-то к своему заявлению. «Ты у меня в долгу». Вот и все, что он сказал и теперь молча смотрел на Грегора. И тот, никогда прежде не испытывавший недостатка в словах, сейчас не находил их. И продолжал вспоминать.

…Как ночью перепившиеся и пережравшие солдаты заснули там, где оказались. Едва их свалил сон, обездоленные ими жители попытались отомстить мародерам, как могли.

…Как двух сестер, которых Грегор с дружками безжалостно изнасиловали за несколько ночей до этого, оставили рядом с трупами их родителей в дымящихся руинах их дома, сочтя мертвыми. Как Грегор совершил ошибку, посетив это место в одиночку, решив, что проглядел там что-то ценное, и не желая делиться с остальными. Как эти сестры оглушили его палкой, раздели донага, связали, подвесили вниз головой и стали его прижигать и резать. Одна начала с головы, другая — с ног. Они вот-вот должны были встретиться, когда явился Генрих. Сестры моментально присоединились к своим родителям на небесах или в аду, а измазанный кровью и дерьмом Грегор клялся своему избавителю в вечной благодарности и обещал послужить, чем сможет.

Девять лет! Грегору почти удалось забыть все это. После той ночи в Риме жизнь наемника потеряла для него всякую привлекательность. Та ночь заставила Грегора свернуть на путь, который в конце концов привел его в Тулон. К хорошей жизни. И теперь было крайне неприятно вспоминать, насколько плохо начинался этот путь. А получить напоминание о том, что за ним числится долг, было еще хуже. Вот почему мысли Короля воров обратились к гарроте: если бы соглядатаи предупредили его о подходе этого человека, он успел бы позаботиться о том, чтобы в переулке непрошеного визитера встретили ударом кинжала. Потому что Генрих фон Золинген не из тех людей, кому можно отказать при личной встрече.

Грегор почувствовал, что больше не вынесет молчания.

— Что? Что случилось, Ген, дружище? Почему ты так на меня уставился?

Ярко-голубые глаза баварца продолжали смотреть на Грегора в упор.