По следу саламандры - Александр Бирюков Страница 29

Едва фонарь оказался в центре стола, помещение сделалось более светлым, и тени, качавшиеся на стенах, почти исчезли, стали бледными.

— Место Памяти должно быть укромным, ведь открывающий сердце и разум не подвластен не только Поющему Песнь Исхода, но и Ведущему Судьбу [11], — заявил проводник, уверенный, что многое прояснил.

Лена, конечно, не знала этих символов, но тень какого–то интуитивного понимания забрезжила. Она спросила:

— Вы служитель культа? То есть служите Богу?

Выбеленное лицо снова тронула улыбка.

— Твоя стихия — вода, что точит камень и всюду ищет новый путь. Но вода знает, куда ей течь. И не выберет русло, противное ее природе. Скоро ты поймешь, что не всякий вопрос из тех, что никому не приходило в голову задать, таит в ответе новый путь. Но я отвечу тебе.

Теперь, при более ясном свете, Лена могла рассмотреть человеческие черты лица под белилами, изображающими череп.

Это был мужчина скорее старый, нежели молодой, но скорее пожилой, нежели преклонных лет. Определеннее не скажешь. От пятидесяти, если он плохо выглядит, и до восьмидесяти, если хорошо сохранился.

Держался он прямо, как палка, и сохранил плавность и упругость движений. Лицо узкое, с прямым носом, глубоко запавшими пронзительными глазами в сетке морщин. Голова не то лысая, не то бритая.

— Человек, как учит Традиция, — продолжал он после короткой паузы, — выбирает путь учения, созидания или доблести. И тем оказывает почтение богам. Следуя избранному пути, человек служит Миру, другим людям и себе самому. Но что, кроме радости, может дать богу человек, если он стремится к совершенству? Нет, дитя, служить богу нельзя никак. Но, следуя собственному пути, можно порадовать его. Я следую пути учения. Храню память и указываю путь. Я верю в то, что Исс, видя меня сквозь пелену покровов всех миров, радуется тому, как хорошо я делаю свое дело.

Лена хотела сказать, что хоть она и атеистка, но в главном согласна! Человек должен найти, в чем у него есть талант, в совершенстве овладеть делом, в котором он талантлив, и делать его так, как никто другой этого дела сделать не сможет Решая вопрос о том, в чем смысл жизни, она пришла именно к такой формуле. Конечно, есть еще много чего в жизни. Есть любовь, и семья, и дети. Но главное — открыть и реализовать талант. Так она решила и теперь, в другом мире, в каком–то подземелье, человек с нарисованным на лице черепом говорит ей почти то же самое.

Она кивала, когда слушала, забыв о вопросе, на который этот странный мудрец отвечал. Она уже готова была разразиться ответной горячей речью, и слова уже почти сорвались с языка, но Хранитель Памяти одним жестом пресек ее попытку.

— По возрасту, дитя, тебе пора искать Пути. Тем более что к тому ведет тебя твоя стихия. Но я вижу, что нужнее тебе Память. Ты хочешь спросить еще что–то, или мы начнем?

— Что начнем? — не удержалась Лена.

Открестившийся от служения Богу жрец только покачал сокрушенно головой.

— И здесь тот, кто чист, не станет другим, а тот, кто затронут дыханием песни, пребудет невредимым, — человек в балахоне произнес, видимо, какую–то ритуальную фразу, и это знаменовало начало того, ради чего Лена и пришла сюда.

С этими словами он медленно развел руки, словно желая обнять окружающее пространство, и Лена с удивлением заметила, как стены медленно поплыли вверх.

Не было ни толчка, ни вибрации, и поэтому она не сразу поняла, что это, наоборот, вся круглая комнатка вместе с потолком и держащими его колоннами поехала вниз.

Становилось все интересней.

— Груз Памяти не поднять, как знание со слов Учителя. Для того чтобы понять, кто ты, нужно знать, откуда ты и куда ты идешь. А потому смотри в себя и думай о том, что тебе дорого.

Жрец ненадолго, как будто покровительственно, накрыл ладонью фонарь, и в воздухе повисли сладкие, дурманные ароматы.

По стенам, перетекая один в другой, плыли вверх сложные, завораживающие узоры.

Лена так увлеклась разглядыванием, что едва заметила, как лифт–комнатка медленно, торжественно прибыл на место назначения. Он без толчка, мягко опустился в центре круглой залы.

Шагнув меж изящных колонн, Лена ступила на мозаичный пол и осмотрелась.

Они очутились словно внутри граненого барабана из множества стеклянных пластин и со спиральным узором на дне и крышке. Ровно тридцать три прозрачные панели. Составляя стены залы, все они были мягко подсвечены с противоположной стороны.

Свет за ними совершенно чудесно переливался, создавая удивительный эффект чего–то волшебного. Лена присмотрелась и поняла, что с той стороны по стеклам тоненькой пленкой струится вода. Что–то было там, за стеклами. То ли картинки, то ли статуэтки, то ли что–то совсем странное и загадочное.

Жрец подвел Лену, у которой отчего–то начала слегка кружится голова, к одной из стеклянных панелей и… загородил ее спиной.

Перед ним на потемневшей от времени треноге дымился совсем черный пузатый котелок. Ловко зачерпнув что–то оттуда широкой пиалой без ручки, он протянул пиалу Лене, предварительно торжественно подержав над головой на вытянутых руках.

Она послушно взяла посуду, принюхалась. Темная горячая жидкость пахла ягодами и какими–то травками.

— Пей это! — прошелестел жрец повелительно. Девушка хмыкнула про себя и отхлебнула.

Раз, и другой, и третий… Вкусно.

Пустая чаша грела ладони. Спираль на ее дне медленно вращалась. Вообще весь мир потихоньку кружился, но находиться в центре этого кружения оказалось неожиданно уютно и даже приятно.

Все краски стали ярче.

Огонек под котелком налился сочным багрянцем. На мгновение из него вынырнула ловкая саламандра и стремительно показала Ленке язычок–вилочку. Все вокруг виделось Лене словно сквозь увеличительное стекло.

Хозяин этого чудесного центра мира, тоже вовсе не страшный, прокружился ей за спину. Его голос укутал ее, как легкая пушистая шаль.

— В памяти может не быть урока, а в забвении — несчастья, — шелестел он, будто бронзовая листва по аллее, — но это цена, которую обязаны платить мы, живущие сейчас. И тут он рассказал Лене жуткую сказку. Хватало в этой сказке и загадок, и приключений, и пафоса, а уж отчаяния было столько… Через край было отчаяния. Не было только надежды. И не было героя. Были испуганные люди. Гордые и благородные, жалкие и подлые. Всякие. И была Смерть.

Рассказывая, он медленно, с остановками вел Ленку по периметру зала, против часовой стрелки. А может, она попросту повисла в тугом вязком пространстве, и это стена неспешно, притормаживая, скользила мимо нее?

За стеклом, за изменчивым, текучим водяным занавесом в такт словам жреца–сказителя бродили тени. Проплывая сверху вниз, они то приближались, то удалялись в глубину. То замирали, проявляясь четкими плоскостными силуэтами, то словно оживали, кружились, обретая жизнь и объем. И глаз от их танца было не оторвать.