Программа. Идентификация - Сьюзен Янг Страница 29

Джеймс играл прекрасно. Он был отличным актером: когда мы кричали «жулик», оказывалось, что он говорил правду. При этом воспоминании у меня задрожала рука с картами.

– Умеешь играть? – спросил Релм.

Я молча кивнула.

«Слоун жулик! – закричал бы сейчас Джеймс, шлепнув ладонью по столу. – Ты вообще врать не умеешь!» И они с Брэйди хохотали бы до истерики, а я, даже не показывая своих карт, молча взяла бы колоду. Дошло до того, что я уже не пыталась лгать – всякий раз Джеймс меня неизменно вычислял.

– Твоя очередь, – пихнул меня локтем Релм.

Я взглянула на карты и увидела, что пойти надо с десятки. У меня была десятка треф, но я положила на стол двойку бубен.

– Десятка, – сказала я.

После короткого молчания пошел Шеп:

– Валет.

Дерек был следующим, и игра продолжилась, а я все смотрела на свою десятку.

Некому теперь называть меня жуликом.

Утро понедельника, полторы недели в Программе. За столом доктор Уоррен с доброй улыбкой. Перед сеансом я попыталась съесть как можно больше, надеясь, что это ослабит действие таблетки, но тело уже цепенело, и я опустилась в кресло.

– У вас с Джеймсом была плотская близость? – спросила доктор Уоррен.

– Мы не катались на плотах, – засмеялась я.

– Я не об этом спрашиваю, Слоун.

Разумеется, я поняла вопрос, но это не ее дело. Я не доверяю доктору Уоррен.

– А что в этих таблетках? – спросила я.

Она вздохнула.

– Мы возвращаемся к этому на каждом сеансе. Ответ будет один и тот же: то, что помогает тебе расслабиться.

Я медленно покачала головой:

– Нет, там не только это. Таблетка заставляет меня говорить с вами, даже когда я не хочу.

Доктор Уоррен смотрела на меня долгую минуту, будто взвешивая ответ.

– Вернемся к Джеймсу, – сказала она. – Ты же хотела о нем поговорить?

Я вздрогнула при звуке его имени, остро почувствовав, как мне его не хватает. Комната стала прозрачной, воспоминания сделались ярче внешнего мира. Я на все готова, чтобы вернуться к нему.

– Да, – ответила я, не настаивая на своем вопросе. – У нас с Джеймсом была физическая близость. Он вообще достаточно зрелый.

– Это я поняла.

Мне не понравился ее тон. Можно подумать, без Джеймса я до сих пор оставалась бы девственницей, сидела дома с родителями и пекла печенье.

– Чтоб вы знали, на этом настояла я. Сам он согласился бы подождать… – Я подумала. – Словом, согласился бы подождать чуть дольше.

– Вы пользовались контрацептивами?

Я скривилась:

– Да, мама, мы всегда надевали презерватив. Не приводить же ребенка в этот перевернутый, изувеченный мир.

– Презервативы не всегда…

– Слушайте, – перебила я, – я знаю статистику, но неужели мне и сейчас нужно об этом волноваться?

Это прозвучало жестко, и доктор Уоррен отвела взгляд. Меня возмутило, какими красками она рисовала Джеймса, и захотелось поставить ее на место. Она в своей жизни может только мечтать о таком парне, как Джеймс.

– Давай поговорим о вашем первом поцелуе.

Фыркнув, я свернулась в кресле. Лекарство расслабило сведенные мышцы и сняло психологический зажим.

– Ты первая его поцеловала? – спросила доктор Уоррен, словно лучшая подруга.

– Нет, – ответила я. В ушах пульсировала кровь. – Я бы не решилась. Я была слишком скромной. Джеймс тогда кидался то в пламенную страсть, то в ледяное равнодушие. Я не знала, что и думать.

Доктор Уоррен откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. На ее губах снова появилась улыбка.

– Расскажи об этом, Слоун. Расскажи мне все.

Она права: я действительно хочу говорить о Джеймсе. И едва начинаю, я готова оставаться с ним всегда, пусть даже только мысленно.

– Он писал мне записки, – сказала я. – После признания в любви начал оставлять записки под подушкой. Писал письма. Сперва в них он словно кричал на меня. Писал, как ненавидит меня любить, но в следующей строчке объяснял – потому что постоянно по мне скучает. Я не знала, что и думать. Я ни разу не ответила, но письма продолжали приходить, словно он спорил с собой. Вскоре послания стали уже не такими сердитыми. Мягче. Он хвалил то, что я надевала в школу, писал, что мечтает меня поцеловать. – Я засмеялась. – Он много говорил о поцелуях. Предлагал сбежать с уроков и посмотреть кино.

Доктор Уоррен записала в карту:

– Судя по всему, Джеймс очень сложный человек.

– Вовсе нет, наоборот, он стремился к простоте и ясности, а наши с ним отношения… они-то все и усложнили.

– И сколько времени приходили письма?

– Целый месяц, почти каждый день. Через несколько недель я уже могла оставаться с ним в одной комнате. Мы шутили и снова смотрели друг другу в глаза. Брэйди сказал – он рад, что я перестала чудить, и мне показалось, что он все видит и понимает, замечая, как мы с Джеймсом смотрим друг на друга. Когда мы первый раз поцеловались, он сказал, что теперь всегда будет меня целовать. Я чувствовала себя особенной, любимой. Постоянно прокручивала в памяти ту минуту. Но потом мне показалось, что я слишком много прочла в простом поцелуе. Я очень боялась потерять Джеймса, а ведь он еще даже не был моим. Через неделю Джеймс заехал за нами – мы собирались на реку, но в последнюю минуту брат передумал – дескать, у него свидание, однако просил нас с Джеймсом не отказываться от поездки. Мы едва дождались, когда брат выйдет из комнаты, и побежали в машину, хотя я очень нервничала. О поцелуях Джеймс не говорил, писем больше не писал.

Он сел за руль, и мы ехали молча. У меня под футболкой и джинсами был надет купальник, хотя я не собиралась лезть в воду. Мы делали вид, что впереди у нас обычная суббота: на берегу Джеймс расстелил пляжное покрывало, вынул еду из рюкзака, разделся до плавок и пошел в воду, оставив меня на берегу.

– Но почему он держался так холодно, если вы уже целовались? – спросила доктор Уоррен.

Я встретилась с ней взглядом.

– При всей своей мужественности Джеймс боится быть брошенным. Когда ему было восемь лет, мать оставила его в машине на вокзале. – Я с трудом проглотила комок в горле. – Она так и не вернулась. Кто-то услышал детский плач и вызвал полицию. После такого Джеймс, по-моему, никому не доверял, кроме нас с Брэйди. – Я всхлипнула. – А Брэйди его тоже подвел.

Доктор Уоррен понимающе кивнула, но я ей не поверила. Никто не понимает Джеймса так, как я.

– И что случилось на реке? – негромко спросила она.

– Пока Джеймс плавал, – начала я, – я решила спрятать его одежду, чтобы шуткой прогнать неловкость и скованность, поднять настроение. Схватив его шорты, я вскочила, но из кармана что-то выпало на траву.