Магия на грани дозволенного - Анастасия Колдарева Страница 29

Выходило, будто все, о чем на протяжении трех лет твердили в Интернате, гроша ломаного не стоило.

«Стихийная сила – беспощадная, убийственно опасная, не поддающаяся обузданию. Ею нельзя овладеть, ее нельзя укротить, а тем более использовать. Восходящий маг может научиться пропускать ее через проводники упорядоченным, однородным, направленным потоком, ибо прямое воззвание к стихии грозит ему гибелью…»

Пустая болтовня. День за днем экспериментируя с первородной магией, Дэн оставался жив и здоров. То ли древние маги, установившие законы овладения силой, здорово ошибались; то ли с тех пор что-то в структуре самой магии изменилось настолько, что теперь управляться с ней было тяжело, страшно, но вполне реально; то ли стихия таила в себе куда больше опасностей, чем казалось воодушевленному удачей Дэну. А то ли запрет был выставлен специально, при полном владении информацией, – с каждой тренировкой Дэн ощущал, как магия в нем растет и крепнет, и трудно было представить, до каких пределов способно дойти искусство управления стихией.

Сначала он пытался записывать впечатления, наблюдения и размышления. Завел дневник и исправно готовил отчеты. Однако за отчетами никто не являлся, а здравые мысли по поводу стихии исчерпались уже на третьи сутки, и в голову полезли самые фантастические теории, которые в конце концов наскучили.

О том, чтобы поговорить с Лисом, не могло быть и речи. Хотя тому, очевидно, хватило полугода, чтобы во многом разобраться.

Они почти не разговаривали. Не здоровались по утрам. Не прощались перед сном Иногда бледной, истончившейся, изможденной тенью Лисанский слонялся по коридору, спускался вниз и запирался в столовой – темной захламленной комнате с вечно зашторенными наглухо окнами. Все в той же замызганной рубашке с оторванными пуговицами и в джинсах, которые не снимал, наверное, с самого начала своего заточения. Теплой одежды у него Дэн не видел, хотя иногда по утрам в гостиной на кресле у камина видел забытый шерстяной плед. Впрочем, даже невзирая на положение заключенного и нездоровую бледность, Лис держался с неизменным высокомерием и надменностью. Наверное, впитанную с молоком матери привычку к роскоши и воспитание, основанное на сознании собственного превосходства, было не вытравить ничем.

На следующее после прибытия Дэна утро он появился с чистой головой и с тех пор не дал ни единого повода для брезгливых издевок. Он не утратил достоинства, хотя подчас Дэну казалось, что ему стоит огромных усилий держать спину прямо и следить за холодным прищуром глаз. Подчас, думая, что никто не видит, Лисанский как-то странно сжимался, цепенел, вздрагивал. Дэн не следил за ним – один его вид поднимал в душе столько горьких воспоминаний, что хотелось оскорбить, ударить, убить, лишь бы отпустило.

Сколько минуло времени, Дэн не мог сказать. На второй неделе он сбился со счета: в один прекрасный день не сумел вспомнить, ставил ли уже дату в записях или нет. Никто не появлялся, чтобы проконтролировать, как идут дела, не требовал отчетов.

И постепенно в душу закралась тревога, подкрепленная еще и рассказами сумасшедшего душегуба Мефисто, который завел привычку поджидать его в комнате после ужина и вещать замогильным голосом о своих злодеяниях. Дэн чувствовал, что сходит с ума от бесконечной тишины и неопределенности, от отчужденности Лисанского, от принятого обоими обета молчания, от накапливающейся в душе злости. Его бросили? О нем забыли? Магистр предал его? Почему никто до сих пор не сообщил, как продвигается расследование? Кем оказался убитый подросток? Нашли ли третьего пропавшего ребенка? Теперь казалось, что все это никогда не происходило, будто и служба в Ордене, и Семен Матвеев, и тот злосчастный черный маг просто приснились.

Единственным, что не менялось, что бесконечно наводняло тревожные, бессонные ночи, было веснушчатое лицо в обрамлении каштановых волос с игравшими в лучах закатного солнца огненными бликами. И упрямый взгляд серых глаз исподлобья, и плотно сжатые губы. И узкая ладонь, прижатая к животу… Впрочем, и любимое лицо уже начинало бледнеть, и смазывались краски, и расплывались линии – чем дальше, тем чаще Дэн ловил себя на том, что ему было все труднее его представить.

Завтраки, обеды и ужины появлялись в гостиной на столе исправно – значит, кто-то заботился об узниках. Воду в ванной трудно было назвать горячей, но она была к услугам Дэна в любое время. Значит, кто-то оплачивал счета…

В этот вечер, недели через две или три после прибытия, Дэн зажег камин в гостиной, чтобы не замерзнуть. У него уже выходило довольно сносно: ковры не вспыхивали, ладони не покрывались ожогами.

Ветер гудел в дымоходе и задувал в оконные щели – по-осеннему стылый, промозглый, сырой. Дождь свирепо колотил по карнизу с самого утра. Перепутанные витражи потускнели. Когда-то, еще до того как стекла разбились и были восстановлены, эти витражи наверное, ярко блестели, разбрасывая по комнате красочные блики. Теперь смотреть на их блеклое мерцание становилось больно, и Дэн задернул шторы. Устроился в кресле у камина, потягивая горячий шоколад из большой кружки. Приятное тепло разливалось по телу. Приторно-сладкая густая жидкость придавала вечеру такой непривычный здесь оттенок почти домашнего уюта.

Когда в гостиной появился Лисанский, Дэн даже не удивился. В такой необычный вечер что-то должно было случиться. Наверное, оно витало в воздухе, пропитывая сонную атмосферу мрачного дома.

Лисанский подошел ближе к огню, неуверенно протягивая озябшие руки. Прозрачные тонкие запястья с отчетливо проступающими синими венами выглядывали из-под обтрепанных расстегнутых манжет рубашки, бледные пальцы нервно подрагивали, контрастируя с черной шерстью перчаток. Отросшие волосы спадали ниже бровей, и Дэн не мог видеть его глаз. Да и не хотел. Но вопреки ожиданиям такое знакомое, ставшее уже привычным злое напряжение от присутствия Лисанского в этот раз отчего-то не возникало. Может быть, Денис чуть-чуть расслабился, позволил языкам пламени в камине очаровать, обворожить, унести мысли прочь из холодного дома, от обитавших в нем тоски и обреченности? Как бы то ни было, но Лис, так беззащитно протягивающий руки к огню, не вызвал сейчас никакого чувства, кроме жалости.

– Ты просто тупица, Гордеев, – произнес Лисанский таким голосом – спокойным, без надлома и ненависти, – какого Дэн не припомнил ни разу за все годы их вынужденного знакомства.

В первый миг Дэн решил, что ослышался. Он слишком привык к молчанию и за проведенные в доме недели вообще забыл, что Лисанский умеет разговаривать! Подчас казалось – сам вот-вот разучится.

– Неужели? – хрипло спросил он. Прочистил горло. Рука с кружкой замерла на полпути ко рту.

– Однозначно, – пожал плечами Лисанский и надолго замолчал.

Дэн с трудом удержался от того, чтобы не заерзать в кресле. Терпение никогда не входило в список его достоинств, а после вечности заточения в этой чертовой дыре и вовсе сошло на нет. Он сам не знал, каким чудом еще держался, каким чудом до сих пор не свернул Лисанскому шею от злости.