Цветные карандаши - Жан-Габриэль Косс Страница 3

После рождения дочери Шарлотта взяла в центре длительный отпуск, чтобы заниматься ребенком. Известность в СМИ позволяла ей печататься во многих журналах и очень прилично зарабатывать, хотя от публичных выступлений и приглашений на телевидение она неизменно отказывалась, не желая, чтобы вместо достижений науки в области восприятия цвета зрители обсуждали ее слепоту.

Так что лишь сотрудники Дома радио и ее близкие знали, что голос, объясняющий, к примеру, что с чисто физической точки зрения и вопреки нашим ощущениям синий цвет более теплый, чем красный, принадлежит человеку, никогда не видевшему ни красного, ни синего.

* * *

Ровно в восемь утра Адриан Клюзель причесался, как всегда, глядясь в витрину, где были собраны все клюзелевские цветные карандаши разных периодов. Он тщательно уложил длинную рыжую прядь, которая начиналась над левым ухом и рассыпалась над правым. Клюзель безнадежно поискал у себя седые волосы – они хотя бы не так сильно выпадают. При моих заботах, подумал он, хоть сколько-нибудь могло бы появиться. Но нет, не нашел ни одного. Ни единого седого волоса – все яркие, как осенние листья, и облетают так же. На своей расческе он насчитал семь. Деревья за окном превратились в невероятные золотисто-красные камеи.

Он поправил широкий галстук в аквамариновую и белую полоску и вышел из застекленного кабинета, расположенного над рабочим цехом маленькой фабрики.

Четыре поколения детей учились рисовать карандашами «Гастон Клюзель». Четыре предыдущих поколения: нынешние дети предпочитают рисовать на айпадах, а другим родители покупают дешевые цветные карандаши, сделанные в Китае.

Я чувствую себя так, словно иду на эшафот, думал он, спускаясь по кобальтовой лестнице. В руках он держал конверты из крафтовой бумаги, по одному для каждого из работников.

– Все на собрание! – громко объявил Клюзель.

Войдя в цех и приблизившись к полудюжине людей у станков, он сбавил тон.

– Я собрал вас, чтобы сообщить новость, о неизбежности которой вы и сами давно догадывались.

(А давно все догадывались главным образом о том, что Клюзель обожает высокопарные речи, тем самым показывая, кто здесь хозяин.)

– Ввиду угрозы введения внешнего управления с целью не допустить банкротства предприятия, я, как вам известно, сделал все возможное и невозможное, хотя никто меня не поддерживал.

– Дело плохо, – тихонько перевел Артюр.

– А вы, Пикассо, помолчите. И выключите уже это радио! На чем я остановился? Э-э… Да! Вы опасались, что нас выкупит какая-нибудь беспринципная мультинациональная корпорация. Так вот – этого не случится! – объявил он наполовину триумфальным, наполовину убитым тоном. – Вообще-то мы со вчерашнего дня прекратили трудовую деятельность, – добавил он тихо.

Клюзель не стал убирать непокорную прядку, скрывшую его глаза, покрасневшие от тоскливого ожидания черных дней. История фабрики Гастона Клюзеля на нем заканчивалась, но воспитание обязывало его держаться по-хозяйски. Кроме фабрики он унаследовал прелестную усадьбу в Кабуре и шале в горах – достаточно, чтобы слегка скрасить преждевременную отставку. Он молча раздал коричневые конверты.

– Доделаем все, что можно доделать. И закрываемся, – уронил он, возвращаясь в свою застекленную будку.

Из новостной ленты сайта газеты lemonde.fr

Больше половины машин, продаваемых в настоящее время в мире, белого цвета.

* * *

Семь лет назад Шарлотта потеряла своего лабрадора, которого звали Карамель, и очень сильно горевала. Девять французских школ для собак-поводырей не справляются с заказами, потому что и пожертвований на их содержание недостаточно, и семей, готовых взять щенков на время обучения, не хватает. Она знала, что другую собаку придется ждать несколько лет. Но она так любила своего верного друга, что ей было все равно. Навсегда с ним простившись, она решила, что Новый год отпразднует в Нью-Йорке в одиночестве.

Шарлотта не чувствовала себя неполноценной. Конечно, одно из пяти чувств у нее отсутствовало, зато остальные четыре были обострены, и главной своей проблемой она считала жалостливое отношение к ней людей, с которыми встречалась. Когда какой-нибудь человек называл ее «незрячей», она его поправляла, заверяя, что предпочитает слово «слепая». Этот эвфемизм означал для нее, что собеседник испытывает неловкость. Сама же Шарлотта прекрасно справлялась со своими чувствами.

В многотысячной толпе на Таймс-сквер она нарочно сложила и спрятала в сумку, висевшую на плече, свою белую трость. Люди вокруг были добродушно настроены, веселы и беспечны. В полночь со всех сторон полетели новогодние поздравления на всех языках. Молодой человек – лет двадцати, судя по тембру голоса с бронксским выговором, – крикнул ей «Happy New Year!» [2]; она ответила ему тем же, хотела завязать разговор, познакомиться, но он уже пошел дальше, поздравляя каждого встречного. И он был не единственным. Низкие и высокие, молодые и старые голоса повторяли одно и то же: «Happy New Year». Шарлотта давно мечтала об этой минуте, и все же от разноголосого шума ей стало не по себе. Похоже было на то, как музыканты перед концертом настраивают инструменты. Это звучало фальшиво. И казалось нелепым. Очередное пожелание раздражало слух. После полуночи прошло десять минут. Чем плотнее становилась толпа, тем более одинокой чувствовала себя Шарлотта. Худший вид одиночества – когда чувствуешь себя одиноким посреди толпы. Она не желала подражать этим попугаям. Она хотела уйти оттуда. Вернуться в свою гостиницу. Шарлотта расправила трость и решительно двинулась вперед, задевая белым резиновым наконечником ботинки более или менее хмельных гуляк. Выбралась на улицу, где было чуть поспокойнее. Шум затихал, и она немного расслабилась.

Взвизгнули тормоза. Мужской голос с сильным индийским акцентом окликнул ее через опущенное окно машины:

– Need a cab? [3]

Она узнала запах туалетной воды Eau Sauvage. Изнутри до нее доносились обрывки бразильской мелодии. Итак: шофер такси, вероятнее всего индиец, живущий в Нью-Йорке, пользующийся французской туалетной водой и слушающий босанову. Вот ради этого она и отправилась путешествовать – ради неожиданных экспериментов.

– Yes [4], – ответила она, с первого раза поймав ручку двери.

Как же было хорошо после уличного холода греться у включенной на полную мощность печки, слушать томную, баюкающую музыку – никогда бы не вылезать из этого такси.

– Where do you want to go? [5] – спросил шофер.

Шарлотта, всем телом откликнувшись на его голос, неожиданно для самой себя сказала: