Хроники Империи Ужаса. Крепость во тьме - Глен Кук Страница 3

– Он не прошел обряд посвящения.

– Так проведите обряд. Это ваша работа.

– Мы не можем, пока он не придет полностью в себя.

– Для меня он ничего не значит. А вы – еще меньше.

Отношения между ними были не из лучших. Прошло всего два дня с тех пор, как Мустаф обратился к настоятелю с просьбой дать ему воды из храмового источника и настоятель отказал. Аль-Ассад же хитро повел главу клана через храмовые сады, где восхваляли Господа аккуратные пышные цветочные клумбы. Мустаф был не в том настроении, чтобы проявлять благотворительность.

Настоятель оказался в безжалостной ловушке. Высшим законом храма являлось свершение добрых дел, и он не осмеливался пренебречь им на глазах братьев, если хотел сохранить свой пост. Но он не был готов и к тому, чтобы позволить мальчишке бормотать богохульства там, где они могли возмутить разум его подопечных.

– Друг мой, немало тяжких слов прозвучало между нами по вопросу, который мы столь недавно обсуждали. Возможно, я принял чуть поспешное решение.

Мустаф хищно оскалился:

– Возможно.

– Двадцать бочек воды? – предложил настоятель.

Мустаф направился к выходу.

Аль-Ассад печально вздохнул. Похоже, они собирались торговаться, словно на рынке, пока мальчик умирал. Качая головой, он отправился в свою келью.

Не прошло и часа, как его приняла в объятия Темная Госпожа.

Мика внезапно проснулся с ясной головой, интуитивно догадываясь, что миновало немало времени. Последнее, что отчетливо помнил, – как он шел рядом с отцом, пока караван преодолевал оставшуюся перед Эль-Аквилой лигу. Крики, удар, боль, безумие… Они угодили в ловушку. Где он сейчас? Почему не умер? Ангел. Был какой-то ангел.

Вернулись обрывки воспоминаний. Ему сохранили жизнь, чтобы он стал проповедником для избранных. Учеником.

Он поднялся с тюфяка, но ноги тут же ему отказали. Несколько минут он лежал, тяжело дыша, прежде чем хватило сил доползти до клапана палатки.

Клан эль-хабиб уложил его в палатку, под карантин. От слов его, произнесенных в бреду, Мустафа бросало в дрожь. Глава клана чувствовал за его безумными виде́ниями кровь и страдания.

Мика откинул клапан. В лицо ударили лучи послеполуденного солнца. Он вскрикнул, заслонив рукой глаза. Дьявольский огненный шар снова пытался его убить.

– Идиот! – прорычал кто-то, вталкивая его обратно. – Ослепнуть захотел?

Он почувствовал прикосновение мягких рук, его снова вели к тюфяку. Пелена перед глазами рассеялась, и он увидел девочку примерно своего возраста. Вуали на ней не было.

Мика попятился. Что это? Искушение зла? Ее отец убил бы его…

– Что случилось, Мерьем? Я слышал, как он кричал.

Внутрь проскользнул юноша лет шестнадцати. Мика попытался вжаться в угол, но тут же вспомнил, кто он. Его коснулась рука Господа. Он стал Учеником. И никто не мог оспаривать его добродетельности.

– Наш найденыш насмотрелся на солнце. – Девочка дотронулась до плеча Мики, и он, вздрогнув, отстранился.

– Перестань, Мерьем. Оставь свои забавы до той поры, когда он наберется для них сил. – Он повернулся к Мике. – Она любимица отца, самая младшая. Он ее балует. Даже если она кого-то убьет, ей все равно ничего не будет. Мерьем, могу я тебя попросить… насчет вуали?

– Где я? – спросил Мика.

– В Эль-Аквиле, – ответил юноша. – В палатке за хижиной Мустафа абд-Расима ибн Фарида эль-Хабиба. Тебя нашли священники из Аль-Габы. Ты был почти мертв, и они отдали тебя моему отцу. Меня зовут Насеф, а это моя сестра Мерьем. – Он сел, скрестив ноги, напротив Мики. – Нам поручено о тебе заботиться, – без особого энтузиазма пояснил он.

– Ты был для них слишком большой обузой, – сказала девочка. – Потому они и отдали тебя отцу. – В голосе ее послышались горькие нотки.

– Что такое?

– Наш оазис пересыхает. В храме еще есть вода, но настоятель не хочет ею делиться. Храмовые сады цветут, в то время как клан эль-хабиб страдает от жажды.

Никто не упомянул о недавней сделке отца.

– Ты в самом деле видел ангела? – спросила Мерьем.

– Да, видел. Он нес меня среди звезд и показывал всю Землю. Он явился ко мне в час отчаяния и одарил двумя бесценными дарами: жизнью и истиной. И он велел мне нести истину избранным, чтобы они могли освободиться от оков прошлого и, в свою очередь, нести Слово неверным. – Насеф язвительно усмехнулся, глядя на сестру, и Мика сразу же это заметил. – Ты тоже познаешь истину, друг Насеф. Ты тоже увидишь расцвет Царства Мира. Господь вернул меня в мир живых, наделив миссией создать его царство на Земле.

В последующие столетия предстояли бесчисленные ожесточенные споры относительно слов Эль-Мюрида [2] о «возвращении в мир живых». Имел ли он в виду символическое возрождение, или в буквальном смысле возвращение из мертвых? Сам он так никогда и не объяснил, о чем тогда говорил.

Насеф закрыл глаза. Он был на четыре года старше наивного мальчика, и через эти годы пролегла непроходимая пропасть пережитого опыта. Однако он был достаточно хорошо воспитан, чтобы тут же не расхохотаться.

– Приоткрой немного клапан палатки, Мерьем. Пусть понемногу привыкает к солнцу.

– Нужно принести ему чего-нибудь поесть, – сказала Мерьем. – Он пока не ел никакой твердой пищи.

– Только ничего тяжелого. Его желудок еще не готов.

Насефу уже доводилось видеть жертв пустыни.

– Помоги мне.

– Ладно. Отдыхай, найденыш. Мы сейчас вернемся. Попробуй вызвать у себя аппетит. – Он вышел из палатки следом за сестрой.

– Он ведь в самом деле в это верит? – тихо спросила Мерьем, остановившись в двадцати футах.

– В ангела? Да он сумасшедший.

– Я тоже верю, Насеф. В каком-то смысле. Потому что мне хочется верить в то, что он говорит. Думаю, многим хотелось бы услышать нечто подобное. Может, настоятель отправил его сюда, потому что боялся слушать? И потому отец не хочет пускать его в дом?

– Мерьем…

– Что, если многие начнут его слушать и поверят ему, Насеф?

Насеф задумчиво остановился:

– Пожалуй, над этим стоит поразмыслить.

– Да. Идем. Принесем ему чего-нибудь поесть.

Эль-Мюрид, который по большей части все еще оставался мальчиком по имени Мика аль-Рами, лежал, глядя в потолок палатки и позволяя солнечным лучам, просачивавшимся сквозь ткань, ласкать его глаза. Он чувствовал, как в нем нарастает неодолимое желание последовать своим путем, начать проповедовать, но подавил его, понимая, что до этого следует полностью выздороветь.