Форпост. Найди и убей - Андрей Валерьев Страница 3

Вернувшись через две минуты с тремя пачками «Беломора» и бутылкой минералки, Иваныч обнаружил пассажира лежащим на заднем диванчике и мирно спящим в обнимку с сумкой.

Дождь почти прекратился, но Иваныч не торопился: дорога мокрая, клиент спит, вон, храпит даже, и никуда не торопит. И бензин нынче дорог — надо экономить. Да и резина, если честно, уезженная. Лысая совсем. Иваныч пригорюнился.

«Наверное, это последний сезон. Езжу до снега — а потом все. Хватит. Старший внук вырос, на „Цефире“ таксует. Чего еще надо?»

Авторитета старого таксиста хватило, чтобы воткнуть Димку в самую престижную обойму — аэропортовскую. Так что можно и на покой. С младшими внуками повозиться. Иваныч тряхнул головой, сгоняя задумчивость. Свет неярких фар плохо освещал мокрый асфальт, вокруг была кромешная тьма. Предчувствие чего-то нехорошего царапнуло душу. Таксист пожевал гильзу незажженной папиросы и еще сбросил скорость. Машину тряхнуло на ухабе, пассажир громко всхрапнул, и в это мгновение Иваныч словно ослеп. Глаза залило белым. Тряхнуло еще раз, только гораздо сильнее. Раздался жуткий грохот, как будто прямо над ухом взорвалась бомба. Старый таксист резко нажал на тормоз, и в этот миг машину потряс удар.

На самом деле Маляренко не спал, когда дедок остановился купить папирос. Просто Иван был молчуном и болтать попусту не очень любил. А когда таксист начал сыпать вопросами, сделал вид, что спит. Но, пока дед тратил в ларьке полученные за поездку деньги, Иван и в самом деле задремал. Сквозь дрему он слышал, как вернулся дедок, как тихо и осторожно хлопнула дверь, как неторопливо и плавно поехала машина, убаюкивая своего пассажира.

«Хороший он человек», — почему то подумалось Ивану, и он окончательно заснул.

Проснулся Ваня от того, что кто-то изо всех сил пнул его в бок и в плечо. Он мгновенно открыл глаза и не увидел ничего — вокруг была полнейшая тьма. Почему-то жутко болели уши, как от резкого и сильного перепада давления. Ивана чем-то сжимало со всех сторон, и отовсюду шел громкий, отвратительный треск и скрип. Это было жутко. А еще рядом кто-то то ли выл, то ли хрипел. Это было очень страшно. Иван изо всех сил задергался, пытаясь освободиться. Со стороны его движения напоминали конвульсии или припадок падучей. Не справившись с тем, что его держало, Иван затих. И хотя боль в ушах пропала, а глаза смогли навести резкость, голова все еще гудела.

«Где я?»

— Эй! Где я? Тут есть кто-нибудь?

Заорать не получилось. Голос осекся, и вместо крика Ваня издал жалкий шепот. Над его затылком жарко и тяжело задышали, а потом прохрипели нечто совсем уже жуткое:

— Ынок, не шевеись.

Маляренко обмер. Затылок сразу показался таким беззащитным, что от ужаса Иван едва не заскулил.

«ЧТО ЭТО БЫЛО?»

Наконец, несмотря на плохое освещение, Иван смог внятно рассмотреть то, что находилось прямо перед его правым глазом — болт, торчащий из какой-то железяки черного цвета. Левый глаз не мог видеть ничего, потому что эта сторона лица была плотно прижата к чему-то черному, пахнущему резиной и грязью.

Башка сработала сама собой.

«Такси! Уффф!»

Иван принюхался к резиновому коврику, пахло грязью, землей, но, слава богу, не бензином.

«Авария? Точно. Авария. Черт! Это ж меня на полу между рядами зажало!»

Перед лицом Маляренко живо нарисовалась картина горящего автомобиля, и он с удвоенной силой стал выбираться. Наконец, ему удалось освободить правую руку и немного повернуться. Все оказалось не так страшно, как представлялось вначале.

Машина вовсе не была смята в гармошку, как думал Иван. Просто ему «повезло» свалиться вниз головой, ноги остались болтаться под потолком салона, а удар привел его в панику. Он действительно лежал между рядами кресел на полу. Стащив со своей головы сумку и закинув ее подальше, Иван смог, наконец, вылезти наверх, сесть на диван и осмотреться.

Иваныч был человек упрямый. Начав свою шоферскую деятельность совсем еще молодым парнем на старой «Победе», он не признавал ремни безопасности и никогда ими не пользовался. А когда ушел из таксопарка — так и вовсе их снял, смотав в пару рулончиков и определив жене «на хозяйство». Но настырные гаишники в последнее время все чаще начали останавливать Иваныча и выговаривать ему за это дело. Когда же уговоры не подействовали, так и вовсе оштрафовали. Если не считать ремней, то в остальном Иваныч был образцовым водителем, скрупулезно соблюдающим правила дорожного движения. Штраф стал событием из ряда вон выходящим и потряс старого таксиста. Так что, не найдя дома оприходованных женой ремней, Иваныч поехал к знакомым на СТО, где всего за бутылку водки ребята перекинули с аварийной японки пару отличных ремней, слегка обточив застежки. Но привычке изменить оказалось трудно, и таксист все равно ездил, не пристегнувшись, а лишь для вида пропустив ремень за спиной. И Иваныча больше не останавливали. Когда неожиданно вспыхнуло небо, и яркий свет выключил зрение, Иваныч растерялся, но ноги уже сами собой, как-будто без его участия, давили на тормоз и на сцепление. Таксист едва успел выключить скорость, как страшный удар погасил его сознание.

Очнулся Иваныч от острой режущей боли в лице. Он дернул головой, но тут на него обрушился новый приступ такой силы, что голова прочистилась от обморочного тумана в одно мгновение. Осталась только чистая звенящая боль. Старый таксист замер мумией — малейшее движение причиняло адские мучения. Глаза ничего не видели. Таксист чувствовал, как по лицу бежит река крови, почему-то наполняя рот. Иваныч осторожно сплюнул, стараясь не потревожить лицо. Потом еще. Через минуту сзади раздались удары и толчки в спинку кресла, причиняющие новые страдания. От боли в ушах зазвенело, и Иваныч не расслышал, что кричал его пассажир. Собрав последние силы, таксист прохрипел:

— Сынок, не шевелись.

И снова потерял сознание.

Вся сознательная жизнь Ивана Андреевича Маляренко прошла в самом центре миллионной столицы одной из южных союзных республик, впоследствии — независимого государства. Единственный ребенок в семье, он всегда был окружен заботой и любовью родителей, а также бабушек и дедушек. Существует стереотип, что обычно такие дети вырастают самовлюбленными эгоистами, донельзя избалованными и капризными, а также ленивыми и глупыми. В отношении Ванечки был справедлив только один из перечисленных штампов — он был ленив. Обладая хорошей памятью и отличной сообразительностью, он бы мог учиться на круглые пятерки, но ему было лень. Поэтому Ваня никогда не напрягался, ни в школе, ни позже — в институте. И если бы не титанические усилия обеих бабушек, делавших с ним уроки до девятого класса, то неизвестно, чем бы закончилась его учеба в школе. А в остальном это был тихий, спокойный домашний мальчик, совершенно не капризный и не избалованный подарками. Нельзя сказать, что он рос размазней и слабаком. Пять лет тяжелейших тренировок в волейбольной секции школы олимпийского резерва сделали его весьма выносливым, хотя внешне к окончанию школы он остался тощим, длинным и спортсменом не выглядел.