Плод воображения - Андрей Дашков Страница 3

«Конечно, помню. Розовский, тебе равных нет, когда ты боишься. И если мой хлыст…»

— Ладно, ладно, не сейчас. Наконец, еще одного из этих «гениев» осенило: монастырь! Мол, найдем заброшенный, а не найдем, так монахов отселим, заплатим попам компенсацию, никто не пикнет. Тут уж меня растащило, говорю: ага, только давайте без отселения, а монастырь пусть будет женский. Им понравилось. Нет, серьезно. Генеральный даже бутылку откупорил…

«Да, Розовский, у тебя и с юмором всё в порядке. Только ты не забыл, случаем, зачем на всю эту хрень подписался?»

— Вот за что я тебя люблю, Маша. Умеешь ты меня на землю опустить. И вообще…

«Подъезжаем».

— Короче, на часах было уже около трех. Я им говорю: ладно, я сегодня добрый. Как насчет вымершего города? В восточных регионах таких хватает. Я сам знаю один на побережье…

«И я знаю. До побережья, правда, далековато, зато местечко что надо. Город-призрак. Совсем мертвый. Только умоляю, Розовский, не суйся туда без свинцовых трусов!»

— Вот-вот. Об этом тоже поговорили. Но в Зону все-таки решили не лезть. С нашими-то властями проблем не будет — бабло все любят, да и те, кто нужен, давно прикормлены, — а вот зарубежники хай поднимут. Шила в мешке не утаишь…

«Розовский, оно тебе надо?»

— Примерно так я себе и сказал: расслабься, Розовский. Твой главный выход еще впереди. Ты такое напишешь, что не одни только иностранцы взвоют, да поздно будет. Маша, эти клоуны не догадываются, с кем связались…

Машина остановилась; он открыл глаза. Мария больше не улыбалась. Впервые за много недель он не мог понять, что выражало ее лицо.

Он получил свое прозвище за хватку. Так, во всяком случае, ему самому нравилось думать. Однако его внешность тоже вполне могла быть причиной, притом главной.

Бульдог, начавший свою карьеру охранником в клубе, никогда не думал, что пиком ее станет выселение «дикарей» из мертвого города. Такова особенность его работы: не знаешь, что ждет тебя завтра. Ненормированный рабочий день и порой не вполне вменяемые клиенты. Опасность? Но он ведь не мафиозного босса охраняет. Вот потому он и предпочитал иметь дело с людьми из шоу-бизнеса: работенка бескровная, все в основном на понтах, а платят очень прилично. Впрочем, как всякий опытный охранник, Бульдог знал: однажды (хотя бы однажды) случается нечто такое, что не окупается никакими деньгами. Но только, пожалуйста, не в этот раз, не на подъеме, когда он возглавил целую службу безопасности и имел контракт на полгода вперед.

Проект еще не стартовал, и город был пуст, если не считать бомжей, крыс и бродячих собак. Эти, возможно, уже дошли до того, что жрали друг друга — причем в разных сочетаниях. Бульдог предпочитал не углубляться в тему. На сегодняшнюю ночь он имел вполне определенное задание: очистить город от нежелательных элементов. Почему ночью? Хороший вопрос, на который у него имелся хороший ответ. Не далее как вчера днем он видел в небе две вертушки телевизионщиков, а уж сколько проныр из журналистской братии торчало в мотелях и кемпингах по обе стороны ближайшего шоссе… Неприглядные стороны жизни предпочитали скрывать не только поп-звезды и рокеры-отморозки, с которыми Бульдогу тоже приходилось работать. Все что-то скрывали, и он не был исключением. Поэтому он никогда не задавал тем, кто его нанимал, неудобных вопросов, а делал свое дело. Этой ночью — как всегда.

Под его началом находилось четыре десятка человек, семеро из которых были членами постоянной команды, а с каждым из остальных он побеседовал лично. Этому предшествовал тщательный отбор, так что относительно качества своих кадров Бульдог мог быть спокоен. Что же тогда внушало ему неопределенное беспокойство? Во всяком случае, не те «фримены», которых его люди уже обнаружили в заброшенных зданиях. Аутсайдерам не на что было жаловаться. Они сидели в теплом трейлере, набивая желудки так, как, наверное, не доводилось последние лет десять, а если говорить о том, что их ожидало… Это не к Бульдогу. Он не был работником социальных служб. Он считал, что, покуда ты не инвалид, всегда можешь заработать себе на приличную жизнь своими мозгами, а если природа и родители обделили мозгами, то хотя бы мускулами. В противном случае придется довольствоваться объедками с чужой свалки. И тогда не говори, что мир устроен несправедливо.

Он вылез из своего «ленд ровера», чтобы немного размять ноги. Под яркими звездами голоса в наушнике зазвучали иначе, как будто отдалились на пару световых лет. Посреди погруженного во тьму города затерянность ощущалась куда сильнее, чем в чистом поле или даже в лесу. Бульдог хмыкнул. Наверное, это первые признаки приближающейся старости. Недалек тот день, когда ему придется задуматься об уходе на покой или получить синекуру в какой-нибудь сонной конторе. Пожалуй, после успешного завершения этого проекта он сможет позволить себе вообще не работать. До конца своих дней. И, как Бульдог надеялся, конец этот наступит не скоро.

Он переключился на другой канал и послушал, чем заняты ребята из третьей группы, которая прочесывала северо-западную окраину. Этим не позавидуешь — территория почти целиком представляла собой бывшую промышленную зону. Соответственно, и дела у них шли помедленнее. Остальные три группы закончили операцию в своих секторах, и Бульдог перебросил часть людей на северо-запад.

Несмотря на великолепие в небесах, здесь, внизу, на грешной земле, было темно хоть глаз выколи. Бульдог не стал отходить далеко от машины, чтобы помочиться. Струя лишь слегка серебрилась в звездном свете. Что касается журчания, то оно едва слышалось, но этого оказалось достаточно, чтобы Бульдог не расслышал других звуков. Непростительным явилось и то, что до последнего момента он ничего не почуял. Когда сигнал опасности звякнул у него в мозгу (сначала спинном, а через долю секунды импульс добрался и до головного), было уже поздно.

Мощный удар, нанесенный каким-то металлическим предметом, пришелся в основание черепа. Бульдога не спас даже толстый слой мяса, покрытый короткими волосками и напоминавший загривок откормленного шарпея. В голове взорвалась черная клякса. За исчезающе короткое мгновение этой безмолвной вспышки, которая не имела ничего общего со светом, Бульдог узнал напоследок, насколько несправедливым может быть мир и насколько тщетными — ожидания.

Он проснулся оттого, что Малышка громко стонала во сне. Несколько секунд он прислушивался, а потом понял: дело не в каком-нибудь безобидном кошмаре. Он любил ее слишком сильно и слишком много времени провел в городе, где по ночам хозяйничал Безлунник, чтобы не улавливать разницы между плохими снами и шепотом смерти из темноты за веками. Малышке что-то угрожало, и это «что-то» было не просто плодом церебрального возбуждения. Он знал: опасность вполне реальна.

* * *

Бродяга боялся. Боялся до дрожи в коленях и холодного пота. Но его страх не имел значения. Он свято верил: для таких, как он, ад наступает задолго до смерти. Иногда расплачиваться за содеянное приходится уже в этой жизни. И его ад наступил. Правда, это случилось не тогда, когда его бросили в камеру к уголовникам и те делали с ним что хотели (а делали они очень нехорошие вещи), — это было очень больно, но это был еще не ад. И даже не тогда, когда его заперли в психушке и он не видел белого света в буквальном смысле в течение двенадцати лет. Ад начался после того, как он, пациент, считавшийся неизлечимым и пожизненным обитателем дурдома, каким-то чудом сбежал оттуда и стал бродягой.