Сироты. Удел сироты - Роберт Бюттнер Страница 3

Напряженная тишина отделяла вопрос от ответа, так как сигнал передавался через ТТН [5], зависший в поле прямой видимости, как раз между передающей и принимающей точками.

– Джейсон, мы обнаружили артефакт.

У меня брови поползли на лоб. Не поврежденная машина слизней могла дать нам ключ к их технологиям. До настоящего времени мы не обнаружили ничего, кроме металлических обломков, и останков самих слизней, персонального оружия и их брони.

– И на что это похоже?

– Металлический, чуть сплющенный сфероид. Пятидесяти сантиметров в диаметре.

– Жестяной футбольный мяч? – я был слишком большим педантом, для того чтобы ворчать.

– Весит килограмм двадцать, по земным меркам.

– Где вы его нашли?

– Он лежал в углублении в земле, не далеко от нас.

Я сжал трубку покрепче.

– Говард, это, скорее всего, не детонировавший снаряд! Уводи оттуда людей!

– Мы никогда не видели, чтобы псевдоголовоногие использовали взрывающиеся заряды. Кинетическая энергия пуль и ракет – вот их оружие. В их снарядах инженеры никогда не находили следов взрывчатых веществ.

– Человек никогда не узнает о бомбе слизней, пока та не рванет у него под носом!

– Мы уже упаковали артефакт. Я подозреваю, что это прибор дистанционного зондирования.

Армия мирилась с Говардом, потому что обычно его «подозрения» оказывались правильными.

Я вздохнул, потом покачал головой.

– Говард, давай сюда, и шевели задницей!

Наша миссия никогда не добиралась до Ганимеда Айзека Азимова и Артура Кларка. Он был разрушен, когда псевдоголовоногие попытались перенести поле битвы с Ганимеда на Землю. Мы им помешали. Теперь моей главной задачей, как командующего офицера, стало в безопасности отвести отряды обратно на Землю. Если слизни оставили сенсор дальнего радиуса действия, они могли оставить и бомбы с включенным таймером. И не важно, что там внутри – сибирская язва или сборник плохих стихов. Если даже существовал один шанс на миллион, что слизни оставили угрозу, я не хотел, чтобы моя армия понесла новые потери. Археологическая экспедиция Говарда была глупой идеей.

– И оставьте эту проклятую бомбу там, где она есть!

Зашипели статические разряды.

– Мы потеряли с ними связь, – объяснил Брамби. – ТОТ скрылся за горизонтом.

Брамби забрал трубку и поторопился назад к пульту ВК [6], такому же вытянутому, как марионетка без ниточек, на которую он походил. Брамби оставил Землю учеником высшей школы. Он прославился тем, что сделал дымовуху и установил ее в кафетерии высшей школы. Это превратило его в военного инженера.

Он вернется на Землю, если мы все вернемся, сержантом [7]– инвалидом войны.

– Сейчас? – пробормотала Пигалица сквозь крепко сжатые зубы.

Голографическая инструкция гласила, что ни в коем случае нельзя заставлять ее тужится слишком рано, до того как настанет время разродиться. Я не дочитал инструкцию. Боялся, что когда дочитаю до конца, будет слишком поздно. Может даже мне придется резать Пигалицу… От такой мысли я вздрогнул.

Шария Муншара-Мецгер была самым близким мне человеком. Я видел, что она истекает кровью, и оставил пехотную дивизию, на время превратившись в акушерку. Вот и все, черт побери!

– Тужся, Пигалица.

Еще десять минут криков – причем кричали мы оба. А потом я качал на руках своего крестного, такого же здорового, как любой визжащий, пурпурный младенец с нитью, тянущейся из пупка. Я стер слизь с его рта и ноздрей, потом положил его на живот Пигалицы.

Завязав узлом, я перерезал пуповину и спросил:

– Ты придумала ему имя?

Я знал, что она подобрала имя, потому что всякий раз, когда я спрашивал ее последние семь месяцев, она отворачивалась. Пигалица была суеверной мусульманкой, такой же упрямой как Нил. Она боялась, что повредит ребенку, если она раньше времени произнесет его имя.

– Джейсон, – улыбка Пигалицы сверкнула в подземном полумраке.

– Что? – я с трудом проглотил комок, вставший у меня поперек горла. Хотя я подозревал, что услышу что-то вроде того. И Пигалица, и Мецгер, и я были сиротами, попавшими на войну. Ганимед стал нашим сиротским приютом, мы стали одной семьей.

– Джейсон Удей Мецгер. Моего отца звали Удей.

Я поправил хирургическую маску, и вытер пот с глаз.

– Люди будут звать его Уди.

Люди будут звать его не только так. Он – сын спасителя человеческой расы. Отродье того, кто уничтожил другой биологический вид, обитающий во вселенной. Единственный землянин, зачатый и рожденный в космосе. Урод.

– Джейсон, это лучший день в моей жизни, – слезы потекли по щекам Пигалицы. Она плакала так сильно, что Уди Мецгер сильно ударил по животу матери, словно заправский футболист.

Я все понял. Однако я решил, что для меня самый лучший день в жизни наступит, когда мы покинем Ганимед.

Я был не прав.

Утром 224 дня нашего пребывания на Ганимеде, по земному летоисчислению, Уди Мецгеру исполнилась неделя. И прожил он ее под небом, где властвовал Юпитер.

223 дня небеса Ганимеда не менялись. Ежедневно шторма порожденные возмущениями орбиты поднимали над горами вихри золотистой пыли. За этими пиками и облаками пыли сверкали звезды, и можно было разглядеть видимые невооруженным взглядом луны Юпитера: Европа, Ио и Каллисто. Иногда они казались розовыми, а в некоторые дни – жемчужными или фиолетовыми на фоне космоса цвета индиго. Над всем этим смутно вырисовывался вечно-оранжевый Юпитер. При каждом восходе и закате, увеличенный линзой искусственной атмосферы, газовый гигант заполнял собой весь горизонт.

Все мы постоянно, каждый день, смотрели на небо. Но не потому, что оно такое красивое, а потому, что там остался наш дом.

Но утром 224 дня, в пять ноль три по стандартному времени Ганимеда, Брамби ворвался в пещеру служившую столовой. В одной руке он сжимал бинокулярный полевой видоискатель, а другой – показывал куда-то за спину.

Брамби не мог говорить. Только одна вещь могла так возбудить любого из нас – межпланетных странников.

Еда из яиц (концентрированного яичного порошка) в тюбиках и термические чашки заклацали на полу замороженной лавы. До того как перестало звенеть эхо, отражаясь от стен и потолка пещеры, три сотни пар ног уже загрохотали снаружи. Там царили бледные сумерки.