Эльфийские хроники - Жан-Луи Фетжен Страница 3

— Махеолас! — крикнул Неддиг.

Никакого ответа не последовало. Возможно, от удара ветвью малый упал и потерял сознание. Он ведь такой немощный…

— Эй, Махеолас! С тобой все в порядке?

Неддиг пошел назад, тяжело дыша и чувствуя, как пульсирует в висках кровь. Он отодвинул сосновую ветвь, которая чуть раньше, по-видимому, сбила с ног Махеоласа, и стал искать взглядом на земле неподвижное тело своего товарища. Однако его нигде не было. Тогда послушник присел на корточки и начал раздвигать вокруг себя палкой папоротники. Тоже безрезультатно. Неддиг поднялся на ноги. Им снова завладело раздражение, а угрызения совести улетучились. Однако когда он повернулся, его сердце сжалось от испуга: перед деревом стояло существо, которое было таким же щуплым и бледным, как и Махеолас, но при этом одетым в тунику [4]травянисто-зеленого цвета. Волосы у него были длинные, как у девушки.

Это был эльф.

Отец Эдерн никогда об эльфах ни с кем в монастыре не говорил. А вот старики в деревне рассказывали о них всевозможные истории. Неддиг попытался вспомнить, наводили ли эти истории на него страх. Однако единственное, что ему сейчас удалось извлечь из памяти, — так это то, что эльфы вроде бы могли видеть ночью не хуже котов. Эльф, которого Неддиг увидел стоящим перед деревом, не шевелился (или не шевелилась, потому что, вполне возможно, это было существо женского пола), однако его ярко-зеленые миндалевидные глаза смотрели на Неддига не очень-то дружелюбно.

— Мой товарищ… — сказал Неддиг, показывая на папоротники. — Он, наверное, поранился…

— Натягивание, эхиль…

— Что ты говоришь?

Неддиг начал пятиться. Эльф по-прежнему не двигался. Неддигу даже показалось, что эти странные слова только что произнес не этот эльф, потому что выражение лица у него было абсолютно безучастным. Чем дальше послушник отступал назад, тем менее четким становился силуэт эльфа в полумраке сумерек. Еще несколько шагов — и его уже станет попросту невозможно различить в темноте, даже если очень сильно напрячь глаза. И тут вдруг Неддиг сделал полуоборот и бросился бежать: он помчался со всех ног по дуге через кусты в направлении лагеря.

К счастью, на поляне уже развели костер, и его свет помог ему правильно сориентироваться в пространстве. Он выскочил на поляну, как ошалелый, — тяжело дыша, с покрасневшим лицом, весь в ссадинах и царапинах. Его монашеское одеяние было утыкано застрявшими в нем иголками и сухими сучками. Уже наступила ночь, и он не видел перед собой ничего, кроме силуэтов людей на фоне пламени. Пока он, остановившись, пытался отдышаться и взять себя в руки, двое из этих людей (он не смог рассмотреть, кто именно) направились к нему. Судя по их худощавости и невысокому росту, это были женщины. Он пошел им навстречу, чтобы спросить, где находится монах, но тут вдруг при свете костра заметил лежащие на земле тела, которые он поначалу принял за куски распиленных на части стволов деревьев. Он тут же осознал, что тела эти были трупами и что к нему сейчас приближались не женщины.

Один из этих двоих подошел к нему почти вплотную, выхватил серебряный кинжал и резким движением перерезал горло Неддигу еще до того, как тот успел закричать.

Наутро Махеолас, проснувшись, открыл глаза и увидел над собой странное зеленое небо, которое кое-где светилось золотистым светом. Прошла секунда-другая, прежде чем он сообразил, что лежит на земле под широкими зелеными листьями папоротников, между которыми кое-где пробиваются солнечные лучи, и вспомнил об ударе веткой, от которого он потерял сознание. Он почувствовал, что на лице у него засохшая кровь. Осторожно пощупав пальцами лоб там, где болело, он обнаружил огромную шишку. Он попытался подняться на ноги и тут же понял, что малейшее движение причиняет ему сильную боль. Его одежда пропиталась аж до кожи очень холодной жидкой грязью, и он одновременно и ежился от холода, и чувствовал, что у него жар. Ему, несомненно, стало бы страшно, если бы его сознание сейчас не было сейчас всецело занято чувствами гнева, холода и голода.

Неддиг ударом ветки сбил его с ног. И бросил потерявшего сознание товарища одного в лесу — на милость волкам, змеям и еще неизвестно каким гнусным тварям, кишащим в этих зарослях. Охвативший Махеоласа гнев и возникшее у него желание отомстить придали ему сил, и он, превозмогая боль, пошел быстрыми шагами, пока не достиг поляны, на которой находился их лагерь.

Однако как только он выбрался из зарослей к стоянке людей, его гнев сразу же улетучился, а сердце замерло так, как будто его сжала чья-то ледяная рука. Поляна была усеяна трупами. Они были белыми и казались еще более ужасными от того, что лежали в черной грязи. Из тел людей торчали длинные тонкие стрелы. Лица убитых были перекошенными, а глаза у некоторых из них — открытыми.

Остановившись как вкопанный на опушке леса, послушник задрожал от страха — сильной и мелкой дрожью. Его сердце бешено заколотилось от волнения, которое вызвало у него это ужасное зрелище. Куда ни брось взгляд, везде на земле лежали знакомые ему люди. Он не увидел ни одного человека, которого не смог бы назвать по имени, он не увидел ни одного незнакомца. Складывалось впечатление, что поселенцы даже и не пытались защищаться и что они не убили ни одного из тех, кто уничтожил их всех до одного.

По жестокой иронии судьбы на небе не виднелось ни облачка, день обещал быть погожим, а в лесу вовсю щебетали птицы. Легкий ветерок теребил волосы и одежду погибших, и начинало казаться, что они все еще живы и подают ему, Махеоласу, какие-то знаки. Единственное, что сейчас было ясным для Махеоласа, — так это то, что он остался один. Что бы он сейчас ни стал делать — остался бы здесь или ушел бы прочь, — делать это ему предстояло в полном одиночестве. Все, кроме Эдерна, были против того, чтобы принимать его, Махеоласа, в монастырь, и он теперь сомневался в том, что ему там окажут хороший прием, если он явится туда и сообщит, что все поселенцы погибли.

Одному только Богу известно, сколько времени он стоял неподвижно, таращась на это ужасное зрелище. В конце концов голод и жажда стали мучить его так сильно, что он решился тронуться с места, пройти мимо безжизненных тел своих товарищей и проскользнуть в их общую хижину. В надежде найти там съестные припасы он стал лихорадочно рыться в сундуках и тюках со скромными пожитками поселенцев, бросая к двери все, что могло пригодиться. Когда глаза полностью привыкли к темноте, Махеолас заметил в укромном углу хижины какой-то силуэт, сжавшийся в комочек на полу и слегка освещаемый солнечными лучами, пробивающимися сквозь щели между листьями ветвей, из которых была сделана крыша. Махеолас медленно подошел ближе и разглядел тело человека. Опустившись на колени, он коснулся его кончиками пальцев. Одного этого прикосновения хватило для того, чтобы тело распласталось на полу и открылось исхудалое и необычайно бледное лицо отца Эдерна, застывшее в жуткой гримасе. Потрясенный до глубины души этим ужасным зрелищем, Махеолас вскрикнул и отпрянул, при этом продолжая смотреть на своего наставника, не в силах оторвать взгляда.