Проект "Повелитель" - Игорь Денисенко Страница 3

Непроизвольно сглотнул слюну и посмотрел на будущих покойничков, прохлаждающихся на крыше. Вот, значит, как! Мысли читаю! Проснулся во мне мутант, а я уж думал, что первое поколение мутантов давно сдохло и других не будет. Хаймович говорил, что уроды, рожденные после Великой войны, долго не жили и потомства после себя не оставили, потому как сами были нежизнеспособны, не то что звери, те такое потомство дали, что любо-дорого посмотреть. Сороконожка в локоть длиной, говорят, раньше с палец была.

Н-да, неожиданно это как-то… Непонятно, почему вдруг стал мысли слышать. А может, и проводника я придушил, потому что мысли его поганые услышал, только среагировал быстрее, чем понял. Да пошли они на хутор бабочек ловить! Чего это я тут горбачусь, если хавкой рассчитываться никто не собирается. Последний болт прощально пискнул и простился с головой. Пулемет повис на веревке. От пришедшей в голову мысли я повеселел:

– Вот что, бродяги, а пулемет я вам, пожалуй, не отдам.

– Ты че, братан, рамсы попутал?

– Ты че, борзеешь в натуре! Да мы тебя на ремешки пустим!

– Кого кинуть собрался, лошара? Мы на Джокера работаем, он обид не прощает…

Выслушав непродолжительную тираду и подождав, пока они замолкнут, я продолжил:

– Короче, у вас такой выбор: либо я сейчас кидаю веревку, вы привязываете мне обещанную жратву и тихо-мирно получаете пулемет, который я спущу на той же веревке. Либо я режу веревку, и вы получаете пулемет в виде металлолома.

– Ты с кем торговаться вздумал? До места донесешь, как договаривались, а там и рассчитаемся!

– Знаю, как Джокер рассчитываться любит, – нож в бочину и да здравствует шашлык! Короче, считаю до пяти и режу веревку.

– Э, э… ты погодь! Да нет у нас с собой столько, да и ты до места донести не поможешь…

– Давайте что есть и сваливайте.

– А второй пулемет?

– А второй, скажете Джокеру, заржавел напрочь, в хлам. Поэтому и возиться не стали. Вы меня знаете, я от своего не отступлюсь. Считаю: пять… четыре…

– Подожди! Кидай конец.

Бродяги зашушукались и зашуршали в рюкзаках. Упали первые тяжелые капли дождя, ливень будет сильный, но недолгий. Прищурился и внутренним ухом услышал разговор.

– Всю хавку не давай, перебьется, подкараулим его, как спустится, и завалим. Джокеру скажем, что второй пулемет не смог Толстый свинтить, сорвался, погиб смертью храбрых. Ты запоминай, Дюбель, о чем базарю, Джокер допрашивать будет, чтоб слово в слово совпало, неточностей он не любит.

– Да запомню я, Штырь, – вяло отнекивался Дюбель, а в голове его отчетливо плыли образы тепла, женщины и мяса. Да он никак под кайфом, догадался я.

Дождь врезал разом, без прелюдий. Молнии прорезали небо кривой арматурой. Братки стояли, втянув головы в плечи.

– Толстый! Мать твою, тяни быстрее!

На счет пять тощий мешок был у меня. Через непродолжительное время Штырь с Дюбелем и пулеметом в обнимку скрылись за чердачной дверью.

А дождь поливал от души. Я промок до нитки, но мне было как никогда хорошо, свободно. Меня не ждала женщина, горячий очаг и сытный ужин, но была почти сухая кабина пилотов со свободным креслом, почти новый камуфляж, сухарики забытых времен и фляжка второго пилота с ароматным крепким напитком. И впереди была вся жизнь и весь мир, огромный и прекрасный. Таким, как Джокеры, Дюбели и Штыри, места в нем не было.

А мне было! И на мгновение мне показалось, что захоти я сейчас – раскроются на спине крылья, и я полечу между молний, утону в тучах и, может быть, увижу солнце, солнце, которое никто не видел после войны.

– Э-ге-гей! – заорал я в небо от избытка чувств. «Совсем у Толстого крыша съехала», – уловил я чью-то мысль, скорее всего Штыря, Дюбель жевал сало и о нем только и думал.

* * *

Ночь прошла тягостно и беспокойно. Ветер свистел через дыры, раскачивал утлую посудину, железо скрипело под порывами ветра, терлось о бетонный шпиль. Я метался в бреду на загаженном голубями кресле, и мерещилась мне та темная пелена, что ходит в доме подо мной из угла в угол, незримой сетью дрейфует по комнатам, и каждый раз после ее прохода что-то неуловимо меняется. И я силился понять что, но так и не понял. Одно я знал точно, попасть в сеть – верная смерть. Виделись мне в здании какие-то машины, и они работали – как-то неправильно, но работали. Ползали какие-то существа, мелкие и незначительные: тараканы, мокрицы, двухвостки? Не знаю, я не мог их разглядеть. И еще видел я, как по кабелям, откуда-то глубоко из земли, идут синие потоки энергии к неправильным машинам. Слышал шепот Штыря с Дюбелем, а потом видел их сны, и раздражало это неимоверно, и я ворочался, пытался найти удобную позу, а точнее, способ отключиться от всего этого и уснуть. Что за наказание – чувствовать присутствие других? Конечно, я и раньше не спал бревном, всегда чувствовал приближение опасности, но чтоб так… Утомительно это слишком! Коньяк поначалу вырубил меня почти полностью, пил я в своей жизни раза три-четыре, но вскоре хмель прошел, оставив сухость во рту и тяжелый вонючий запах. Умылся дождевой водой, скопившейся лужицей в днище. Светало. Ветер стих.

Пора в путь. Завязав веревку хитрым узлом, спустился на крышу. Этот узел показал мне в свое время Косой, любой вес выдержит, а как спустишься, резко дернешь, и веревка падает к твоим ногам. Просто и со вкусом, а то ведь никаких веревок не напасешься.

Я спешил к Хаймовичу, торопился похвастаться своими находками. Больше мне идти было не к кому. Мать пропала, когда мне было лет десять, а отца я никогда не знал. Может, и сгинул бы тогда вслед за матерью, если б не прибился к ватаге таких же, как я, бедолаг. Вместе мы излазили все развалины, вместе ходили к Хаймовичу, он уже тогда был мудр и стар, таскали ему свои находки, а он учил нас всему, что знал. Вместе ставили ловушки на крыс, вместе убегали от тварей, вместе на них нападали. Вместе ходили к проститутке.

А потом я вырос и стал Толстым. Конечно, я хотел стать ловким и смелым, неуловимым одиноким охотником – одним словом, Мухой, легендарным прыгуном и скалолазом, и верил тогда, что у Мухи были присоски на пальцах, и именно поэтому он мог ползать по потолку. А Хаймович с усмешкой говорил, что у меня не та мутация, и что это все глупости и небылицы, не было у Мухи никаких присосок. Но я верил, истово верил в свое предназначение, что смогу, добьюсь и всё у меня получится. Может, поэтому я и откололся от своих, прыгал, тренировался, залазил в такие места и на такие вершины, где, казалось, никто до меня не был и никто, кроме меня, залезть не мог. Может, и получился из меня не слишком удачливый охотник, но как прыгуну мне нет равных в городе.

А друзья детства теперь не со мной, теперь это банда Косого.

По-быстрому спустившись с мутного дома и оставив подельников далеко позади, я пробирался через Рваный квартал. Это, конечно, было глупо, тут сплошь руины и в случае чего и спрятаться негде, но я торопился, тем более что зверья тут много отродясь не бывало. Его, видимо, изначально разбомбили так, что поживиться тут совсем нечем. Но по мере продвижения к центру мною начало овладевать смутное беспокойство. Что-то большое и неподвижное таилось за виднеющимся впереди каменным гребнем. И оно, это что-то, было недовольно и голодно. Я сбавил ход, обдумывая, с какой стороны лучше обойти. Предательский ветер дунул мне в спину. Зверь учуял меня и перевалил через холм весь сразу.