Ошибка "2012". Мизер вчерную - Феликс Разумовский Страница 30

И Генри Макгирс, девятый барон Сауземптонский, решился. Он начал рассказывать — сперва вполголоса, заикаясь и поминутно оглядываясь. Потом всё увереннее и спокойнее.

Картина вырисовывалась попросту жуткая.

Русский учёный Наливайко, оказывается, после отлучения от официальной науки угодил в дурную компанию. Соратник покойного лорда Эндрю теперь якшался с дезертирами, террористами и ворами. И вместе с этим сбродом успел наворочать таких дел, что на самое ближайшее время против его подельников были запланированы решительные меры. Самого радикального свойства.

Более того, дальнейшее пребывание в Пещёрке представлялось крайне небезопасным. Буквально на днях неподалёку пройдёт специальная операция под кодовым названием «Чистое небо». Её задачи и характер пока никому не известны. Их знает только начальство, увенчанное огромными звёздами. Но если сопоставить просочившиеся слухи, тонкие намёки и случайно брошенные фразы, получается, что надо удирать, как удирало пол-Америки от Мексиканского залива во время атомного кризиса [74].

Удирать как можно дальше и от райцентра, и от доктора Наливайко… Вот так.

А вы — приватное поручение.

— Весёлая история! — проворчал О’Нил, и его бледно-голубые глаза зло блеснули. — Стало быть, «самого радикального свойства»? Не поясните ли?

— Да такие, что радикальнее некуда, — мрачно ответил Макгирс. — При Сталине в России было выражение: нет человека — нет проблемы. И по сей день кое-кто так говорит. И не только в России…

В начале этого разговора ему было страшно. Безумно страшно, так что подкатывала тошнота. Потом наступило что-то вроде освобождения. Ну перекроют кислород, ну убьют, дальше что? Ливерпульскую верфь всё равно на тот свет с собой не возьмёшь…

— Господи Всеблагий, что же это делается? — прошептал Доктороу. — Как богопротивна эта возня! Когда, наконец, предводители наций задумаются о ценности жизни?..

— О нет, сэр Робин. — Генри Макгирс вдруг нервно рассмеялся. — Я не прячусь за углами в чёрной маске и с пистолетом. Я не убиваю людей, я просто пожарник.

— О! Так вам удалось воплотить мечту своего детства?..

— Вы не поняли, сэр Робин. Не «пожарный», а именно «пожарник», — грустно уточнил Макгирс. — Увы, я не езжу на большой красной машине, я, скорее, наоборот… Я поддерживаю огонь и жгу, что мне велят. Следы, улики — всё-всё… Так, чтобы в природе не оставалось даже намёка на компромат! Так, чтобы их как будто вовсе не существовало…

Доктороу задохнулся от ужаса, подумав о мёртвых телах, сбрасываемых в багровые бездны топок. Хладнокровный О’Нил обратил внимание на грамматическое соответствие.

— Кого это «их»? — поинтересовался он и сплюнул далеко, по-хулигански, сквозь зубы. — Пришельцев? Инопланетян? Махатм из Шамбалы?.. Чем эти ваши русские опять грозят цивилизованному миру?

— Не знаю, — честно признался Макгирс. — Но «они» везде. В правительствах, в парламентах, в генштабах… И потому я должен жечь. Всё, что мне велят. Даже беззащитных маленьких зверьков, погибших в тесных клетках от недокорма. А я, — он вдруг всхлипнул и сгорбился, вспомнив несчастных норок с фиктивной зверофермы, — их жечь не могу. Я их хороню. По периметру, вдоль ограды. В русской земле, на которой так много места для могил…

— Сэр Генри, возьмите-ка себя в руки! — сурово и строго проговорил Доктороу. — Не забывайте, что ваши предки хаживали с палашами грудью на врага. Не забывайте, что вы барон и лорд… Итак, сэр, вы с нами? Вы поможете нам найти профессора Наливайко?

У него самого даже не возникло мысли обсуждать с О’Нилом — искать или не искать. Ведь каждый человек стоит ровно столько, сколько стоит данное им слово. Именно этим измеряется джентльмен.

— Да, сэр Робин, я с вами, — ответил Макгирс. — Я хочу ездить на пожарной машине, а не давать поводы к её вызову… Мне только нужно вернуться на базу, влезть в компьютер и узнать последние координаты дурной компании Наливайко. Если не случится никакого форс-мажора — не посыплются кирпичи на голову, как говорят русские, — вернусь часа через три.

И чёрт с ним, если так и не придётся воспользоваться унаследованными деньгами. Честь важнее.

— Мальчик мой, — с чувством отозвался Доктороу, — другого ответа я от вас и не ждал.

Вообще-то, Колякину сны снились редко. И уж ночными кошмарами он не страдал никогда. Но в эту ночь ему приснилось такое, что кошмаром назвать не поворачивался язык, тут следовало подобрать другое, гораздо более масштабное слово. Какие там надвигающиеся смутные силуэты, какой поезд, с пути которого никак не унесут вдруг ставшие ватными ноги!.. Это всё чепуха, следствие неудачного положения головы на подушке, — начхать и забыть. Да и не был Колякин такой чувствительной барышней, которую выведут из равновесия случайные игры спящего разума. Но сегодняшнее!..

Во сне он приехал на свиноферму…

Если бы камера снимала в этот момент его лицо на подушке, мегапиксели точно запечатлели бы на нём выражение умиления и совершенного счастья.

Однако потом внезапно распахнулись ворота и появилась ветеринарная служба, сопровождаемая каким-то незнакомым ОМОНом. «Африканская чума, — объявили встревоженному Колякину. — Ваше поголовье должно быть уничтожено» [75].

И начался фильм ужасов. Да не тот проходной, полупародийный, где толпами бегают ожившие мертвецы, а высококлассный, от которого по-настоящему страшно. Не подействовало ни майорское звание, ни иные обстоятельства, официальные и не очень, ни даже предложение денег. Колякину, пытавшемуся кого-то остановить, заломили руки и пристегнули наручниками к забору, а ветеринары с силовиками повели себя точно фашисты на захваченной территории. Взрослым свиньям сделали какие-то уколы, выволокли бесчувственные туши во двор, облили бензином… Уколы оказались хилые — в дымном пламени вскидывались визжащие тени, ковш экскаватора опрокидывал их обратно в костёр и придерживал там, пока не прекращали визжать. Колякин внятно различил страшный предсмертный крик Карменситы… А на маленьких поросят инъекций даже не тратили — ловили по одному, по два, несли наружу и закидывали в огонь. Колякин бился возле забора, кричал что-то невнятное, чувствовал, что седеет, и ничего не мог сделать. Только отмечал здравой частью рассудка, что рожи у ветврачей и омоновцев как-то странно искажались, меняя человеческие черты на более хищные, страшные, лишённые привычной мимики и эмоций…

Что уж тут говорить — проснулся майор в ледяном поту. Выпрыгнул из постели, постоял, трясясь, босыми ногами на холодном линолеуме и понял, что вечером крепко задумается, прежде чем вновь опустить голову на подушку.