Сельва умеет ждать - Лев Вершинин Страница 31

— Сокрушающий Могучих! Идет Сокрушающий Могучи-и-их!

Но некому было его услышать.

Все обитатели обширного Кшантунгу толпились в этот час на берегу илистой Кшаа, были здесь, впрочем, и посланцы иных поселков — люди из Кшанги, Кшамату, Кшатлани, Кшарти Верхнего и Кшарти Нижнего, празднично одетые, вышли к реке. Даже женщины — не только почтенные старухи, но и молодые, были здесь, хотя стояли, понятное дело, отдельно, в почтительном отдалении от мужчин. И хотя большинство гостей Кшантунгу явились, как положено, загодя, но изредка появлялись группки запоздавших. Молодые помогали старейшинам спешиться, отводили в сторонку оолов и вливались в толпу ровесников, старики, степенно оглаживая узкие бороды, занимали почетные места у самой воды.

Солнце взошло и мгновенно побелело.

Близость Кшаа, этой бурной, а порою и бешеной реки, кормилицы равнинного края, слегка охлаждала раскаляющийся воздух, но все равно с каждым мгновением духота делалась все невыносимей. Жар усиливался, и люди, потные, разгоряченные, с тоской посматривали на небо.

Зря.

Синева, как и в минувшие дни, оставалась безоблачной и беспощадной, и только далекие, никем из равнинных людей не виданные снежные вершины еще поили влагой обмелевшую Кшаа, не давая ей умереть…

Звонко и ясно пропела труба.

От толпы отделились двое, оба — крепкие, с полуседыми бородами, похожие друг на дружку, словно близнецы, только одетые по-разному: один — в белую жреческую накидку, второй — в короткие светлые штаны и такую же куртку, густо усеянную блестками. Тотчас утих негромкий говор мужчин и гомон женщин, без умолку сетовавших на невиданную сушь.

Ступая медленно и торжественно, старики подошли вплотную к присмиревшей реке, необычно тихой, обмелевшей настолько, что обнажились груды камней, обломков гранита и валунов на ее полуиссохшем дне.

— Люди нгандва! — подняв руки над головой, зычно выкрикнул один из стариков, тот, чье одеяние невыносимо сияло на солнце. — Пусть все, кого это касается, и все, кто страдает от гнева Тха-Онгуа, молчат и слушают нас!

Теперь притихли даже дети, и только чуть-чуть постанывала Кшаа, стиснутая валунами, да, шурша, ссыпались с гранитных валунов мелкие камешки.

— Я, Око Подпирающего Высь, назначенный надзирать за вами, говорю: каждый из вас видит: Тха-Онгуа, великий и милостивый, отвратил от вас свое лицо и карает вас за ваши проступки. Мы огорчили его, чем — знает каждый, так как свои грехи мы держим в тайне, внутри себя. Но есть и общий грех, касающийся всех вас, возделывающих равнину Кшаа, и грех этот известен каждому…

Замолчав, старик сурово оглядел собравшихся.

Столкнувшись со взором его, мужчины отводили глаза, женщины истерически всхлипывали.

Он был прав, деревенский староста, почтительно именуемый сородичами Оком Подпирающего Высь.

Каждый из пришедших на берег знал: всем бедам, рухнувшим на равнины в это лето, виною — Ваяка.

Семь весен назад велели Могучие людям нгандва быть навеки вместе. Не пожелавших подчиняться убили громкими палками. Смирившиеся живут ныне под крылом Подпирающего Высь, властителя Сияющей Нгандвани, чей счастливый долг — исполнять волю Могучих…

Кто стал Подпирающим Высь?

Непутевый лежебока из селения Уурру, что лежит на берегу тихой Уурры, в десяти, десяти и еще десяти пеших переходах от великой Кшаа…

Почему он?

Потому.

Так приказали Могучие…

Кто стал Правой Рукой Подпирающего Высь?

Мертвоглазый хитрец Сийту из поселка Аммтаа, затерянного в холмах.

Кто стал Левой Рукой Подпирающего Высь?

Крепкорукий парень Ваяка, рожденный в Кшантунгу.

Осмотрев, увезли его с собой Могучие и дали новое имя — Канги Вайака, что означает Ливень-в-Лицо, и поставили начальником над теми из людей Подпирающего Высь, которые носят на груди громкие палки…

Гордились тогда земляком люди, живущие на берегах Кшаа!

А совсем недавно долетели совсем иные, скорбные вести.

Черной неблагодарностью отплатил за добро парень Ваяка, навеки опозорил родимое Кшантунгу. Из уст в уста передавали люди: оскорбил негодяй Могучих, впал в немилость к Подпирающему Высь, а будучи ввергнут в подземное узилище, не пожелал покорно терпеть заслуженную кару и — слыханное ли дело? — бежал из ямы, подговорив стражников уйти с ним.

— Каждый из нас, сородичи, пусть и ни в чем не виновный, несет на себе часть великой вины, — продолжал меж тем староста, хмуря брови. — Да! Каждый из нас провинился перед Могучими, и на весь Кшантунгу простер крыло гнева своего Подпирающий Высь, ибо ныне грех умножен многократно!

Толпа застонала.

Все правда. Все!

Бежав из позорной ямы, не спрятался парень Ваяка, не унес грехи свои в пещеры далеких холмов. Много хуже поступил он. Отказавшись от славного имени Ливень-в-Лицо, назвал себя — страшно и повторить! — М'буулой М'Матади, Сокрушителем Могучих, и ныне, по слухам, бродит с кучкой отпетых негодяев по равнине, подговаривая пахарей не повиноваться Подпирающему Высь…

Как возможно такое?

Почему не посылают Могучие свои летучие лодки? Почему молчат их громкие палки?! Отчего не пойман еще неблагодарный изменник?!!

— Не один из нас, но все мы, взрастившие подлеца Ваяку, провинились перед Тха-Онгуа, ибо Могучие — суть посланники Его, а Подпирающий Высь — настник Его в равнинах Нгандвани. И горе тем, кто не понял еще грозного предостережения, кто грозную засуху и великие горести считает случайностью. Нет, это Тха-Онгуа наказывает нас и грозит еще большими бедами…

Староста потряс над головой кулаками и закрыл ладонями лицо, и в полной тишине над мертво молчащей толпой звенели злобные мухи.

— Вуэй-а, вуэй-а… — не выдержав, похоронно завыли старухи.

Око Подпирающего Высь медленно огляделся.

— Я вижу, вы устыдились, и это хорошо. Во искупление общей вины должны мы отныне посылать втрое больше пищи в склады Подпирающего Высь и вдвое больше юношей в войско его…

Стон прокатился по толпе, но никто не посмел возразить.

— Если же объявится здесь гнусный предатель — а он придет неизбежно! — пусть будет незамедлительно связан, и скручен, и предан в руки мои! Пусть ни друг, ни родич не усомнятся ни на миг, творя это благое дело! Клянетесь ли, что поступите так?

— Да-а-а… — единым духом выдохнула толпа. Против обычаев равнины было такое. Своего наказывают свои, так велось испокон, и очень скверное дело — отдать своего чужим. Но никто не промолчал — ни друзья детских лет Ваяки, ни отдаленные родичи; да и что могли они возразить, если проклинал, и заклинал, и требовал клятвы не кто иной, как родной брат покойной матери бывшего Ливня-в-Лицо?