Африканское бешенство - Нил Бастард Страница 32

– А почему вы так долго?

– Пришлось переночевать в университете, – поясняет Элизабет. – И, что самое удивительное, за стенкой кабинета, где мы расположились на ночлег, были еще какие-то люди.

– Громилы?

– Мы тоже сначала так подумали, но по их разговору поняли, что нет. Тем более что большинство – белые.

– Белые заражаются Эболой так же, как и черные… к сожалению, – многозначительно напоминает Миленка.

– А почему ты, Элизабет, решила, что они не инфицированные?

– Говорили спокойно, сдержанно, никакой агрессии, – степенно перечисляет негритянка. – Но, главное, обдумывали, как уйти из Оранжвилля в сторону моря. У них даже план был: по коллектору пройти строго на север, подняться на поверхность и укрыться в развалинах старого форта…

– Джамбо, я тоже видел этих людей. Мне даже показалось, что они из Посольского района.

Вот и получается, что далеко не всех в Оранжвилле охватила волна кровавого безумия, просто эти люди, по понятным причинам, не на виду – или прячутся, или выходят из города небольшими группками.

– Я так понимаю, что это – те самые люди в камуфляжах, которых мы видели в подземелье. – Курума смотрит на меня и неожиданно предлагает: – Мистер Артем, Миленка… А что, если и нам тоже попробовать что-нибудь подобное? Элизабет говорит, что один из коллекторов идет аж на окраину города, откуда до джунглей – рукой подать. А уж как вести себя в джунглях, я знаю.

– Уже поздно, Джамбо. Да и как я могу бросить начатое на полпути?!

– Понимаю…

– Кстати, а где же наш Эндрю? – Элизабет только теперь замечает отсутствие канадца.

Перехватываю настороженный взгляд Миленки – мол, ты сам расскажешь про последние события или это сделаю я?

Все-таки скверные новости лучше озвучивать мужчине…

– Друзья, – начинаю почти официально, словно телевизионный диктор, объявляющий о кончине главы государства, – у меня для вас очень плохие вести…

Проходит неделя. Все это время я тщательно прислушиваюсь к собственным ощущениям, придирчиво примеряю на себя симптомы и при малейшем подозрении сверяюсь с записями Сальвадора – ведь клиническая картина эболавируса подтипа «Е» прописана у него буквально по часам.

Миленка, судя по всему, также весьма обеспокоена, но виду не подает, равно как и Джамбо с Элизабет…

Мы стараемся не обсуждать наши дальнейшие перспективы, в доме висельника не принято говорить о веревке. Хотя, как мне кажется, Миленка в глубине души все еще верит, что контакт с кровью несчастного Эндрю не гарантирует стопроцентное заражение. Шансы на выживание у нас, конечно же, есть, но уж слишком призрачные. Дай Бог, чтобы всем нам повезло и на этот раз!

Однако отчаяние, родная сестра неизвестности, подтачивает меня, словно ржавчина. Вспоминая ужасы Оранжвилля, хочется забиться с головой под одеяло, ни о чем не думать и вообще отключиться от окружающего мира. Но, как бы я ни уставал, мгновенно провалиться в сон не получается. На тонкой грани яви и сна фиксирую странное ощущение: словно тело мое парит над кроватью, причем сам я его не чувствую, а будто зависаю среди зияющей темноты. Наутро чувствую себя еще хуже: голову ломит, как после контузии, руки и ноги будто резиновые, глаза не сразу фиксируют картинку, которая теперь расплывчата, словно в тумане.

Я не спешу подниматься с кровати, успокаиваю себя мыслями, что это всего лишь переутомление, что болезнь тоже избирательна, и выбирает она не самых лучших людей. Я никому не делал зла, никому не желаю смерти, наоборот – пытаюсь вырвать из ее лап жителей этой страны… Да и чем чаще я буду прислушиваться к своим пока не подтвержденным симптомам, тем больше потрачу сил и тем меньше успею сделать. Если успею что-нибудь сделать вообще.

Лишь напряженная работа не дает мне сойти с ума. Бетонный аскетизм лаборатории, напоминающей каземат, постоянное умственное напряжение, невозможность выйти на поверхность довольно быстро отбивают желание отвлечься на что-нибудь постороннее. Я давно уже не ощущаю удовольствия от еды: механически проглатываю завтрак, совершенно не различая на вкус консервированную фасоль, мясо, галеты или джем, и тут же спешу за рабочий стол. Сплю максимум по пять часов в сутки. Иногда меня посещают совершенно безумные сны: формулы, диаграммы и графики, причем все они – живые, с вполне человеческими лицами. Цифры и буквы пляшут, словно сказочные гномы, водят хороводы, кривляются, издевательски хохочут, свиваются в одну безразмерную цепочку и прячутся друг за друга, явно желая меня подразнить… А затем нападают на меня, будто инфицированные подтипом «Е»! Мозг даже во сне пытается анализировать отсутствующие звенья в построениях и ошибки в расчетах. Случается, что я, как лунатик, поднимаюсь среди ночи, на ощупь нахожу блокнот и записываю туда свои соображения.

Говорят, что Менделеев тоже придумал свою таблицу периодических элементов во сне. Так же, как и Нильс Бор увидел во сне планетарную модель атомов… Но оба они не жили в городе, насквозь пропитанном ужасом и насилием, в постоянном страхе заразиться неизлечимой заразой.

Я, конечно, не Нильс Бор, однако некоторые мои ночные записи, прочитанные «на свежую голову» после сна, кажутся мне весьма любопытными…

Спустя неделю такой работы я становлюсь похожим на безумного ученого из карикатур: красные глаза, горящий взгляд, осунувшееся лицо. Зеленая мартышка, которая уже давно освоилась в подвале, и то теперь выглядит лучше. Обезьянка, названная Лаки, то есть «счастливая», сидит в небольшом вольере, построенном для нее Джамбо, и отчаянно скучает. Видимо, жизнь обезьянки придется положить на алтарь науки, в нашем деле без этого никак…

Спустя восемь дней во время ужина Миленка делает мне неожиданное предложение: а почему бы тебе иногда не выбираться на крышу, чтобы подышать свежим воздухом? Совсем свихнешься в четырех стенах…

– Конечно, свихнусь! Но не раньше, чем придумаю какое-нибудь противоядие от Эболы. А вот если меня подстрелят на крыше с улицы – то ничего уже не придумаю наверняка!

– В Оранжвилле стало куда безопасней, мистер Артем, – подхватывает Джамбо. – Видимо, у громил закончились патроны. Да и транспорта почти не видно – бензина взять негде.

– А ты откуда знаешь?

– Иногда по ночам выбираюсь наружу.

– Зачем? У нас ведь все есть для полного счастья!

– Ну, еда и вода – это еще далеко не все, что надо для полного счастья, – со знанием дела поясняет Курума. – В нашем подвале почти не осталось лампочек – вот и приходится обшаривать окрестные дома. А еще – разные полезные мелочи, наподобие мыла, стирального порошка и свечей.

– Смотри, Джамбо, нарвешься…

– Вряд ли, мистер Артем. Самое опасное наверняка позади. Наш квартал вообще обезлюдел. Мне кажется, что здоровые люди выбрались отсюда еще в первые дни эпидемии и сумели бежать, а громилы, уничтожив все, что только возможно, ушли в другие районы. Или уже перестреляли друг друга.