Дверь с той стороны - Владимир Михайлов Страница 32

А тут на его лице она увидела боль.

Устюг остановился на пороге, как бы наткнувшись на препятствие. В первый миг Зоя приписала это смущению и шагнула к нему.

Устюг перевел взгляд с нее, на накрытый столик с бутылкой вина, возвышавшейся, показалось ему, словно обелиск в память погибших надежд; торопливо отвел глаза в сторону, потом опять взглянул на Зою.

– Все не так… – невнятно проговорил он. – Зоя… все не так.

– Что с тобой? – спросила она шепотом. – Ты заболел? Тебе плохо?

– Плохо, – сказал он. – Хуже некуда. Я запретил… Они… Мы… Ах, черт!

Зоя не спросила его, что именно он запретил и почему. Она даже не разобрала его слов. Увидела лишь, что ему тяжело, и сделала то, что теперь казалось ей естественным: подошла к нему, положила руки на плечи, прошептала: «Не думай ни о чем», – и прижалась губами к его губам.

В следующий миг он, изнемогая оттолкнул ее. Еще секунду она смотрела на него, и взгляд ее леденел.

– Ты не поняла… – пробормотал он.

Но она не стала и слушать, с нее было достаточно. Ее оттолкнули – сейчас. Большего оскорбления нельзя было нанести – страшного, незаслуженного…

– Ну, вот, – сказала она, медленно опуская руки. – Все и выяснилось. Чудесно.

Он бормотал еще что-то; она не слушала.

– Словно я вешалась на шею… Хотя что я говорю: так я и вела себя. Но больше никогда… Ах, да что…

Он стоял красный, глядя в пол. Потом поднял голову:

– Ты поймешь потом… Но надо будет сделать инъекции.

– Там Вера, – холодно сказала Зоя. – Она сделает, – она произнесла это механически: была раздавлена, уничтожена, гневалась на себя и чувствовала, что не понимает, ничего не понимает.

– Я не о Карском. У нас есть анэмо. Надо сделать инъекции всем, начиная с меня.

Тут только до нее дошел смысл слов.

– Подавить эмоции? Зачем? Как можно придумать такое?

Он принялся объяснять снова. Но если надеялся заслужить этим прощение, то напрасно. Зоя лишь возмутилась:

– Кого вы испугались, капитан? И кто, по-вашему, мы, женщины?

Милая, хотелось сказать ему, в нормальной обстановке ты жила королевой среди людей, тебе не грозило ничто, и ничего ты не понимаешь…

– Это необходимо, – сухо сказал он. – С утра начинайте.

Она сверкнула глазами:

– Я хочу, наконец, уйти!

Она шагнула, и Устюг отступил, как если бы она отстранила его рукой, а не голосом. Он почувствовал слабый, сложный запах, всегда окружавший ее, протянул руку и попытался удержать Зою уже в дверях.

– Пустите! – сказала она гневно, и он убрал руку.

Он долго стоял в дверях, прислушивался к удаляющимся шагам, хорошо слышным в тишине палубы управления. Шаги были решительны и звонки, как удары сабли. Потом оглядел каюту, и она показалась ему враждебной.

Как о чем-то постороннем, Устюг подумал о том, что чувство Зои перейдет в свою противоположность таким же таинственным образом, какими люди и корабль превратились вдруг в антилюдей и антикорабль.

Впрочем, может быть, это было естественно, и антилюди должны были приходить к ненависти там, где нормальные люди ограничились бы любовью?

– Осторожно! Краем, краем… Стоп! Так не пойдет.

– Погодите, я подниму тот конец.

– В одиночку?

– Hу!

– Ладно, покажите, какие преимущества дает спорт! Все по местам! Готовы? Раз, два…

Они впятером вытащили из туристского салона громоздкое устройство, заменявшее бар. Нарев, не дожидаясь ничьих распоряжений, стал освобождать туристскую палубу, чтобы, когда понадобится, помещение оказалось готовым для физика. Когда гулкий хромированный сундук оказался на площадке лифта, Нарев разогнулся и подул на пальцы.

– Молодец! – сказал он.

Он глядел на Еремеева так, словно между ними не было ничего худого: ни драки, ни неприязни. И футболист ответил ему таким же взглядом.

– Золотая медаль! – провозгласил Нарев торжественно. – Вручение состоится позже: работа не ждет. Ну-ка, быстро, бодро, свежо!..

Зоя стояла в аптечной каютке. В прозрачных шкафах лежали медикаменты и кристаллы с записями рецептов, посредине находился автономный пульт, откуда можно было передавать заказы прямо на синтезатор.

Зоя подошла к шкафу и нажала кнопку. Выдвинулся нужный ящичек. Там лежало несколько десятков небольших ампул. Зоя захватила в горсть, сколько смогла, подошла к приемнику утилизатора. Блестящие стекляшки, звякая, посыпались в трубу. Зоя взяла еще горсть. Когда последняя ампула исчезла, она задвинула ящичек и перешла к другому шкафчику, где хранились кристаллы с рецептами. Отыскав нужный кристалл, она отправила и его вслед за ампулами. Снова вспыхнула лампочка, показывая, что утилизатор принял адресованный ему предмет.

Зоя невесело улыбнулась. Любовь нельзя убивать насильственно; пусть умирает своей смертью.

Наконец, она выполнила последнее: приготовила ампулы с дистиллированной водой, которая никак не могла влиять на эмоции.

Медицина изменилась давно и основательно. Лечить болезни приходилось редко; до них дело не доходило, не допускали. Основой был постоянный, автоматический контроль над здоровьем каждого человека и своевременное вмешательство, которого пациент обычно даже не замечал.

И, сколь бы это ни казалось странным, победа медицины привела к уменьшению общественного веса медиков в жизни. Когда не горит, о пожарных не думают; эта судьба постигла и врачевателей, и теперь эта профессия требовала куда больше самоотверженности и давала намного меньше простора для честолюбия, чем сто или двести лет тому назад.

Зоя не то, чтобы примирилась с этим – она просто не представляла, что может быть иначе. Она знала, что к ней не придут за советом, потому что здоровье людей не подвергалось никакой угрозе. Но точно так же, как капитан, который знал, что никто не снимет с него ответственности за людей и корабль, так и доктор Серова не допускала мысли, что она, собственно, может и не отвечать за полное здоровье людей, вместе с нею заброшенных судьбой куда дальше, чем на край света.

И когда капитан отдал ей распоряжение, она без колебаний решила, что не выполнит его.

Для капитана эмоции были поводом к беспокойству. Не один лишь секс – любые эмоции могли сделаться причиной неуправляемости людей, причиной нежелательных эксцессов.

Зоя же полагала, что искусство управления заключается не в подавлении и отсечении каких-то свойств, присущих людям, но в их правильном использовании, что эмоции дают человеку возможность справляться с задачами в таких условиях, в каких, руководствуясь одним лишь рассудком, он предпочел бы сдаться.