Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух Страница 33

Теперь – им решать.

Будет удобная сумятица при попытке теракта на Красной площади – они его исполнят.

Нет – подождут.

Тут спешить особенно некуда.

Тут главное – чистота…

Дед в окружении свиты ожидал его в большой, идеально прибранной гостиной.

Крупный.

Костлявый.

Непомерно прямой, в мятом черном мундире с полевыми генеральскими погонами и в знаменитых дешевых, чуть ли не солдатских стальных очках с небольшими чистыми линзами. За ними прятались выцветшие стальные же глаза человека, не раз и не два встречавшегося со смертью, давно ничего в этой жизни не боящегося и ничего от нее не ожидающего.

Убийца и палач.

Герой и легенда.

Победителей в гражданских войнах не бывает – ненависть побежденных всегда сильнее гордости победителей, а после окончания войны им все равно приходится жить вместе: земля-то одна…

Вот и живут.

Ворчаков, хоть и был в гражданском, с уважением козырнул.

Деда – можно было ненавидеть.

Отец Ворчакова, к примеру, будучи профессором Санкт-Петербургского университета и, естественно, русским либералом, искренне почитал его диктатором и столь же искренне желал его смерти, и Ворчаков, будучи человеком образованным в гуманитарных дисциплинах, прекрасно его понимал.

Но не уважать человека, растоптавшего большевистскую гадину в России и положившего конец Гражданской войне, было невозможно.

К тому же такого человека.

Сильного.

Властного.

Благородного.

Не пожелавшего в свое время расколоть Россию и ушедшего сначала в добровольную отставку, сменившуюся позже отнюдь не добровольным уединением.

А как вы хотели, господа?!

Некоторые деревья слишком велики, чтобы в них не попала молния…

Старик коротко козырнул в ответ и поморщился.

По еще дореволюционной военной привычке он не любил жандармов, и Ворчакова в свое время это болезненно задевало: нет ничего хуже для умного тюремщика, чем ощущать презрение не менее умного арестованного, который к тому же из-за своего высокого ранга не до конца в твоей власти, и ты не можешь ему за это ничем отплатить.

Скоро посчитаемся…

– Доброе утро, генерал, – Никита наклонил голову. – Извините, что заставил себя ждать.

Ему почему-то отчаянно захотелось вытянуться во фрунт и щелкнуть каблуками.

– Не извиню.

Голос генерала был холоден и безличен.

И – он не шутил.

Люди, знающие его еще со времен Гражданской, поговаривали, что у него отсутствует чувство юмора.

Возможно, так и было: по крайней мере, те, кто пытался острить в его присутствии, очень скоро начинали чувствовать себя довольно неловко.

И еще.

Сам Ворчаков ни разу не видел его не то чтобы смеющимся, но даже улыбающимся.

Никиту это пугало.

И судя по нервной реакции Верховного, не его одного.

– Так-таки не извините? – Ворчаков позволил себе одну, пусть и очень холодную улыбку. – Ну и напрасно…

– Не извиню, – вновь подтвердил генерал. – Отсутствие пунктуальности ведет к очень неприятным последствиям. А от них недалеко и до измены.

Брови Ворчакова невольно поползли вверх.

Старому пню удалось его удивить: пень пытался шутить.

Пусть тупо и неудачно.

Но все-таки.

И вообще, по всей видимости, пребывал в отличном расположении духа.

В любой другой ситуации Ворчаков бы решил, что это не к добру, но теперь уже ничто не имело значения, – старый пень проиграл еще до начала партии.

Шифровки перехвачены.

Да, их не удалось расшифровать, но по крайней мере уже понятно, кому они предназначались.

А любая проблема в наш модернистский век, господин генерал, решается просто: путем устранения ее носителя.

Вы безнадежно устарели, мой генерал.

Ворчаков уже понял, как его люди смогут исполнить генерала.

Все остальное было уже не важно.

Отыгранный материал…

Тем временем Ворчаков поздоровался и с остальными.

Их, кроме все еще недовольного Берии, было трое: двое референтов (один работал на Ворчакова, другой – на кого-то еще, скорее всего на Лаврентия) и неизменный Николенька Ларионов. Адъютант и порученец Старика с доотставных времен, гениальный делопроизводитель и бюрократ, которого с удовольствием приняло бы в свои ряды любое имперское ведомство: предложения, насколько Никите было известно, все еще время от времени поступали.

Но Николенька оставался верен Деду.

Странное, на самом деле, качество для гениального крючкотвора, но, имея дело с «объектом № 4», Ворчаков давно уже ничему не удивлялся: преданность ему стала для господина директора обыденна и привычна.

За Дедом в ссылку последовал не только порученец Николенька: прислуга переделкинской дачи, превращенной секретным приказом Верховного в самую комфортабельную тюрьму Империи, тоже не разбежалась.

Ни кухарка, ни горничные, ни садовник, ни старый денщик Феофаныч, который и сейчас молча замер в углу, затянутый в черный ясский мундир и готовый сопровождать хозяина хоть на парад, хоть на смерть, – его верность была воистину беспрекословной, и попытки завербовать старого солдата всеми многочисленными спецслужбами Империи были давно признаны бесперспективными.

У денщика не было никого – ни родных, ни близких, ни друзей.

Только Старик.

В таких случаях не предают.

Перевербовать, кроме кухарки, не удалось никого.

Причем за все те несколько лет, которые обслуга опального генерала была в его, ворчаковском, полном распоряжении.

А это о многом говорит.

Хотя в сложившейся ситуации кухарки, у которой вовремя отыскался горячо любимый племянник в Западной Галиции, – вполне достаточно.

Если, разумеется, сегодня не отработают снайперы.

По идее, Ворчаков это чувствовал, – должны.

Но всякое бывает.

Вот тогда-то кухарке и придется капнуть бесцветной, слабо пахнущей миндалем жидкости в еду или питье.

Всего пару капель, этого вполне достаточно.

А пока – можно и поговорить…

Ворчаков, не спрашивая разрешения, закурил, зная, что тем самым вызовет возмущение у не употреблявшего ни табак, ни алкоголь хозяина.