Из Америки с любовью - Андрей Уланов Страница 33

Отец же ее был исконным лифляндцем, в котором довольно причудливым образом смешивались латышская, русская и, вероятно, еще много других кровей. Сын земского врача, он пошел по отцовским стопам, но, закончив учебу, остался в городе. Тут он и встретил будущую супругу.

На этом месте Эльза запнулась.

– Что-то я разболталась, все о себе да о себе, а как же вы, Сергей Александрович?

Я потер бороду, пытаясь выиграть время.

– Да что мне о себе рассказывать? – попытался отшутиться я. – Скучный я человек.

– А вы попробуйте, – подбодрила меня девушка.

– Родом я из Симбирска, – начал я и был вознагражден удивленным взором. – Да-да, с Поволжья. Потомственный дворянин из мещанской семьи.

– Это как? – не поняла Эльза.

– А вот так, Елизавета Карловна. В нашей семье так повелось, что почти все мужчины – военные либо чиновники. И почти каждый дослуживался до девятого ранга. Поэтому каждый в отдельности имеет личное дворянство, а вся семья как была мещанская, так и осталась. Хотя есть у меня в предках столбовые дворяне, но это не та родня, о которой принято вспоминать в приличном обществе.

Не знаю, что побудило меня продолжить рассказ. Быть может, я просто очень давно не мог ни перед кем выговориться.

– Может, помните – в конце прошлого века была мода революции устраивать?

– Помню. – Эльза улыбнулась, и глаза ее вдруг вспыхнули ясной улыбкой.

– Помните, как несколько студентов его высочество Александра Второго взорвали?

– Конечно. – Девушка вздрогнула.

– Так вот, один из них был мой двоюродный дедушка. Младший брат его, кстати, тоже потом подался в борцы с самодержавием. В семнадцатом, сразу после немецкой революции, бежал в Германию, да там через два года и умер. А вот сестра их и есть моя бабушка Мария Ильинична.

– Ох, – Эльза сочувственно покивала. – И как вас только в управление взяли?

– Не моими стараниями, – ответил я. – Но эта не та история, которую мне хотелось бы вам поведать.

– Почему же?

– Может показаться, что я жалуюсь, – объяснил я. – А я не жалуюсь. Ни на что и никогда. Во всяком случае, всерьез.

– А почему? – снова спросила Эльза.

– Бесполезно, – коротко ответил я, оглядываясь.

С начала нашей беседы я не сводил взгляда с Эльзы, не обращая ни малейшего внимания на то, куда мы движемся. Теперь у меня появилось не столько время, сколько желание отвести взгляд. Мы стояли в парке, на склоне живописной Бастионной горки. Фонари таяли во мгле, и вечерний парк, будто выписанный бледной акварелью света по аспидно-черному фону, оставлял ощущение странной, жутковатой сказки, в которую мы ненароком забрели.

– Эльза... – слова давались мне со странным трудом. – Мы увидимся еще?

– Разумеется, – ответила девушка чуть приглушенным голосом.

Мы стояли рядом, глядя вниз, в просвеченную фонарями мглу. Я нашел кончиками пальцев ее руку. – Эльза... – Мне хотелось сказать: «Вы прекрасны», но губы почему-то проговорили: – Я посажу вас на таксо? Думаю, ваша родня уже волнуется...

Придя в гостиницу, я долго не мог заснуть. Я стоял у окна, глядел, как гаснут в Верманском парке фонари, и на душе у меня было почему-то легко-легко. Так легко, как не было ни разу с того дня, как с моих плеч сорвали капитанские погоны.

Проснулся я, к собственному несказанному изумлению, на рассвете – снова ясном, не иначе к концу света. Так что к тому времени, как мне позвонил Щербаков, я уже успел не только встать, позавтракать, привести себя в божеский вид, но и воспользоваться элефоном и телефонным справочником, чтобы кое-что выяснить.

– Доброе утро, – приветствовал меня господин тайный агент.

– Доброе, Сергей, – жизнерадостно отозвался я.

– Да, доброе...

Я моргнул. Такого ответа я не ожидал никак. Да и вообще голос Щербакова звучал как-то странно. Расслабленно. Может, он вчера вечером... расслабился? Я попытался представить себе, каким образом может ублажать себя этот паладин Российской Империи, этот железный всадник. Пить? Нюхать кокаин? Развлекаться с девицами из портовых кварталов? Не верю. Ни в первое, ни во второе. Ни в третье – помню, когда я ему ничтоже сумняшеся предложил позавчера устроить экскурсию, его перекосило.

– В общем, Сергей, я нашел нам ученого-химика, – объявил я.

– Отлично, – ответил Щербаков с несколько натянутым энтузиазмом.

Да что с ним, в самом-то деле?

– Зовут его Мережинский Павел Корнеевич, – продолжил я. – Стар, опытен, от преподавания почти отошел. Сегодня он свободен – я проверил.

– Превосходно, – рассеянно отозвался Щербаков. – Вот к нему и поедем. Только знаете, Андрей...

– Что?

– С вашего позволения, я лучше сам позвоню ему, чтобы предупредить. Боюсь, ваша молодость его введет в заблуждение.

Ну правильно. Что еще ожидать, когда при первом взгляде на меня умудренные жизнью старцы бормочут «Молодо-зелено»?

Когда я подбирал своего напарника у «Ориента», Щербаков уже пришел в себя. Расспрашивать его о причинах столь странного утреннего поведения я не рискнул.

Удивительно милый нам попался профессор. Чем дальше, тем меньше он мне нравился. Похоже, Россия становится страной благостных старичков. В общем-то, такое положение вещей у нас не новость – еще во времена Московского княжества бояре кичились старшинством. Не умом, не умением – старшинством. Слово-то какое. Кто старше, значит, тот и прав. Кто это из знаменитых французов бросил походя, что опыт зрелости есть заменитель ума, значительно слабеющего с возрастом?

Впрочем, обвинить профессора Мережинского в старческом маразме не поворачивался язык. Он беспрерывно пододвигал к нам мисочки и вазочки, выставленные на стол домоправительницей, хитровато подмигивал, сиял в свете электрических канделябров лысиной в венчике бумажно-белых остатков шевелюры и, не успевая прихлебывать стынущий чай, сыпал байками из жизни студентов-химиков. Истории попадались действительно смешные, и рассказывал их профессор со смаком. Особенно мне понравился «сказ о том, как студент-химик хлорацетон получал». Заброцкому пришлось объяснять, что есть хлорацетон, я уже знал – по долгу службы. Слезогонные средства, особенно те, что нетрудно наварить дома, относятся к моему ведению. Этот самый студент колбу с полученным продуктом от излишнего усердия понюхал. Прочитал, видите ли, что указанный химикат «обладает специфическим запахом». От могучего студенческого чиха колба упала на каменный пол, и факультет пришлось эвакуировать.

Насторожился я, когда в потоке анекдотов промелькнула история, мне уже знакомая – «сказ о том, как лаборант крышку центрифуги плохо привинтил».