Апостолы - Наталья Точильникова Страница 34

— Неужели ты в состоянии вести машину? — сказал я и закашлялся. Судя по всему, я простудился.

— В состоянии, в состоянии. Едем во дворец. Выкинем Канцелярию Святейшей Инквизиции из твоих бывших апартаментов.

— Канцелярию чего?

— Ну, ты даешь, Петр! Совсем новостей не знаешь. Неделю назад Господь издал указ о восстановлении Святейшей Инквизиции. Но теперь она подчиняется непосредственно Господу.

Святейшая Инквизиция выкинулась безропотно и сразу переехала во дворец Монтечитторио. Ей были явно малы мои скромные комнаты.

А я свалился с воспалением легких, чего, собственно, и следовало ожидать.

Меня регулярно навещал Марк, а как-то он притащил с собой Ивана, которого в последнее время все чаще величали Иоанном. По-моему, этого очень хотел сам юный апостол. Он вообще любил все возвышенное.

Ангелочек принес мне связку апельсинов, которых у меня и так было полно и долго витиевато разглагольствовал о Париже и своих успехах среди студентов Сорбонны.

Я кашлял. Почти беспрерывно. Каждый день мне кололи пенициллин, но он абсолютно не помогал. Ангелочек презрительно взглянул на упаковку с ампулами, лежащую на тумбочке возле моей кровати.

— Говорят, появилась новая форма пневмонии, устойчивая к антибиотикам, — переключился он на другую тему. — В городе эпидемия. У Центрального вокзала целый квартал выкосило.

Марк свирепо уставился на Иоанна. Тот запнулся.

— Эпидемия гриппа, а не воспаления легких, — наставительно сказал мой друг.

— И того и другого, — беспечно согласился ангелочек. — Но вы не беспокойтесь. Никто из спасенных еще не умер. Умирают только «погибшие».

У Иоанна были хронические проблемы с переходом на «ты». В результате я тоже был вынужден говорить «вы» этому молокососу.

— А вы не боитесь меня навещать? Еще заразитесь.

— А нас Господь сразу вылечит наложением рук, — легкомысленно ответил мальчишка.

— Воспаление легких не заразное, — сказал Марк.

— А почему Господь не вылечит меня наложением рук? Надоело валяться, — и я кашлянул.

— Да вы как бы не совсем в милости, — хитро завернул Иоанн.

— Это что, вроде как быть чуть-чуть беременной? — поинтересовался я.

— Ну-у, — протянул Иоанн и залился краской.

Мне становилось все хуже. К концу января для меня стало проблемой сделать два шага по комнате. Кружилась голова. А еще мне начали сниться странные сны, точнее, один и тот же сон. Мне снился день двадцать пятое декабря: снег, коленопреклонение, присяга, преломление хлеба, причастие. Потом одно причастие. Я бредил им. Оно стало навязчивой идеей.

— Марк, слушай, а Господь еще проводил причастие после того дня? — спросил я у моего друга, когда тот навестил меня в очередной раз и был один.

— Конечно. Каждые три недели. А то и чаще. И во всех церквах города тоже, верными Господу священниками.

— И ты принимал в этом участие?

— Да, а то очень хреново становится.

Я впился в него глазами.

— А это не похоже на наркотическую зависимость?

— Откуда ты знаешь?

— О том, что ты принимал наркотики? Матвей рассказывал.

Марк вздохнул.

— Болтун! Нет, Петр, абсолютно не похоже. Понимаешь, здесь что-то не физическое.

— Бывают наркотики, вызывающие только психологическую зависимость.

— Не такую сильную. Нет, это другое. Просто, мы без него умираем.

— Без причастия?

— Без Господа.

Марк задумался.

— Я постараюсь упросить Его, чтобы он тебя навестил, — наконец пообещал мой друг.

— Спасибо.

Господь явился утром третьего дня. По правую руку от него шел Иоанн с серебряным подносом с причастной чашей и просфорой, а по левую выступал Марк с видом искателя сокровищ, доставшего со дна моря сундук с золотом. Господь подошел к моей кровати, и Марк благоговейно пододвинул ему стул. На Учителе был цивильный костюм, белая рубашечка и даже галстук, что меня немало обрадовало. Все-таки привычнее, чем в хитоне. И волосы, как обычно, собраны в хвост.

— Ну, здравствуй! — сказал Господь.

Я смешался. Непонятно, надо ли говорить Господу «здравствуйте» или сразу «да святится имя твое».

Эммануил не смутился отсутствием ответа и сделал знак Иоанну. Тот преклонил колено и поднял поднос.

— Ну, давай лечиться, — спокойно сказал Учитель. — Читай «Credo».

Я начал, но закашлялся. Господь взял меня за руку.

— Ну, сначала.

На этот раз получилось. Причастная чаша скорее напоминала серебряный бокал с выгравированным знаком спасения. Я пригубил огня, и мне сразу стало легче. Я вздохнул полной грудью. Просфора была мягкой и сладкой, не то, что облатка доэммануиловских времен.

— Спасибо.

Господь улыбнулся. Коленопреклоненный Иоанн стоял рядом с ним и все норовил положить голову ему на колени, и меня посетила крамольная мысль о подоплеке их отношений. «Нет!» — подумал я. — «Госпожа Новицкая — дама решительная. Она этого не допустит. Хотя… Честно говоря, Господь гораздо решительнее…»

— Пьетрос! Я жду тебя шестнадцатого февраля, в Прощенное Воскресение на празднике в Ватиканских Садах.

Я вопросительно посмотрел на Господа.

— Мне надоела зима, — усмехнулся он. — Я намерен приказать весне прийти.

За окном по-прежнему падал наглый и беззаконный, медленный снег.

Шестнадцатого февраля я чувствовал себя совершенно здоровым. В Ватиканских Садах было организовано нечто среднее между пикником и светским раутом. Основные события происходили рядом с домиком Пия IV. Странно смотрелись мраморные статуи, припорошенные снегом, мертвый фонтан без воды и снег на лапах ливанских кедров и пожухлых листьях пальм. Павильоны домика были бы очаровательны, если бы их подновили ради такого события. Традиционная римская охра слегка облупилась то ли из-за необычной погоды, то ли от вечного итальянского разгильдяйства, способного соперничать даже с нашим, отечественным. Хотя, казалось бы, куда уж?

Оказалось, есть куда… Будучи в Париже, и бредя по набережной Сены, густо усыпанной бумажками от мороженого, я наивно решил, что французы — разгильдяи. И только тут, в Италии, я постиг, что француз есть образец аккуратности, чистоплотности и пунктуальности. Vive la France!

В Риме меня особенно поразила площадь между центральным вокзалом и банями Диоклетиана. Без единого светофора. С шестью перекрестками. Светофор здесь вообще зверь редкий и переход улиц связан с непосредственным риском для жизни. А, если светофор и есть, то только там, где машины отсутствуют. Впрочем, местное население все равно не обращает на него никакого внимания.