Желание верить - Виталий Вавикин Страница 34

– Запомни, – сказала Мидж Заку. – Я делаю это только ради тебя, – морщась, она улеглась на пропахшую потом кровать и закрыла глаза.

– Ты! – старуха сунула в дрожащие руки Зака старую, выщербленную временем чашу. – Держи ее и делай все, что я буду тебе говорить.

Гое снился цветущий вишневый сад. Они лежали с Ремси на зеленой траве и голубое небо скромно заглядывало в их влюбленные глаза.

– Нет, – прошептала она. – Не хочу просыпаться.

– Хватит валяться! – прикрикнула на нее бабка. Гое вздрогнула и поднялась в кровати. Мысли были кристально чистыми, но тело отказывалось подчиняться. – Это пройдет, – успокоила ее старуха. Что-то холодное прижалось к руке Гое. Она обернулась. Чернокожая девушка с открытым ртом смотрела на нее мертвенно-бледными глазами. Сердце Гое сжалось. В голубых глазах отразился ужас. – Успокойся! – старуха схватила ее за плечи и тряхнула. – Дыши глубже! – Гое жадно хватала ртом воздух. Черные пятна перед глазами развеивались, исчезали.

– Зак, – выдохнула она, незнакомым голосом. Белые волосы спутались и прилипли к вспотевшему лицу.

– Он спит, – бабка брезгливо покосилась в дальний угол. – Спит и ничего не знает.

– Но я ведь Мидж! – по бледным щекам Гое покатились слезы. – Я Мидж! Мидж! Мидж!

Чернокожую девушку похоронили тихо и незаметно. День был теплым, и солнце играло в искрящихся водах реки. Губы Ремси целовали новое тело Гое. Он любил. Он хотел ее.

– Ты знаешь, что она любила тебя? – спросила его Гое.

– Кто? – глупо спросил он. Она назвала ему свое прежнее имя. – Не говори ерунды! – скривился он. – Кому нужна любовь этой чернокожей?! – Гое промолчала. – Знаешь, Мидж, Зак мне тут кое-что рассказал…

– Старуха спасла меня, – отрешенно сказала Гое.

– Думаю, будет лучше, если об этом никто не узнает кроме нас, – осторожно предложил Ремси.

– Почему?

– Потому что ты белая. – Он поцеловал ее в губы.

– Может быть, ты и прав, – согласилась Гое.

– Конечно, прав! – Ремси запустил руку под ее футболку, укрыл ладонью маленькую грудь.

– Дай мне время, – попросила его Гое. Он что-то спросил ее о болезни. – Ничего страшного, – успокоила она его. – Мне просто нужно привыкнуть.

– Привыкнуть к чему?

– Я ведь чуть не умерла, – сказала Гое, глядя в небо. – Да и умерла, наверное, если бы не… – она вдруг испытала отвращение к самой себе, к своей бабке, к своему отцу. – Наверное, это все из-за тела, – сказала она самой себе.

– Тела? – опешил Ремси.

– Словно мир встал с ног на голову, и все стало другим, – Гое заставила себя улыбнуться.

– Я все еще здесь, Мидж, – заверил ее Ремси.

– Я знаю, – прошептала она, чувствуя, как он прижимает ее к земле. – Знаю…

Он встретил ее на улице. Невысокая, промокшая под дождем симпатяшка.

– Он был таким застенчивым, – скажет она своей подруге.

Он отвел ее в свой дом, накормил обедом, уложил в постель.

– Знаешь, сначала он совершенно мне не понравился.

Он предложил ей остаться. Сидел на диване и смотрел, как она смотрит за окно. Такая уставшая и такая домашняя.

– Я долго думала над его предложением. Он казался таким заботливым.

Он сказал ей, что любит ее. Выключил свет и старался быть нежным.

– Я почти не помню тот день. Мы выпили слишком много вина, и он как всегда отвел меня в спальню.

Он помог ей устроиться на работу. Купил пару дорогих тряпок, приладил в ванной шкафчик для женских принадлежностей.

– Я встала на ноги. Стала сама зарабатывать на жизнь.

Она задерживалась, и он ждал ее. Пил пиво и смотрел по телевизору футбол. Иногда один, иногда с друзьями.

– А когда я забеременела, он стал брать сверхурочные.

Он возвращался домой к полуночи, выкуривал на балконе сигарету и ложился спать.

– Я думала, у него кто-то есть. Он не занимался со мной сексом, не отчитывал за неприготовленный ужин.

Он покупал ей фрукты, мыл оставленную на ночь посуду, несколько раз заходил в магазин и присматривал мебель для детской.

– Он говорил мне, что отдает всего себя, а я хотела лишь немного внимания, понимаешь?

Он отдал ей и родившемуся ребенку свой дом, свои деньги, свое сердце.

– Мы отдалялись. С каждым новым днем все дальше и дальше.

Каждый новый день он зажаривал для нее кусочки своего сердца. Сердце на завтрак. Сердце на обед. Сердце на ужин.

– Я хотела вернуться на работу. Хотела снова общаться с людьми.

Он боялся потерять ее. Боялся, что когда-нибудь его сердце закончится.

– Он всегда говорил мне, как много делает для нас с ребенком. Надутый пижон!

Иногда она уезжала к маме. Иногда задерживалась у подруги. Он ждал ее. Ставил на плиту кастрюлю с водой и отваривал свои глаза.

– Он совершенно не замечал меня. Вбивал себе что-то в голову и молчал.

Он зажарил для нее свой язык. Мелко порезал и подал к столу.

– А ведь когда-то он меня был готов на руках носить!

Мясорубка перемолола его кисти, превратив в великолепной фарш.

– Он изменился. Стал жестким. Подозрительным.

Масло шипело на раскаленной сковородке, предвкушая порцию свежего мозга.

– А потом появилась эта баба, и мне все стало понятно!

Он смотрел ей в глаза, но ему нечем было ее почивать.

– Кобель!

За окном кричали кошки, затеяв брачные игры…

Он вылетел из дома в семь тридцать. Ни жены, ни детей. Дом, работа, пара костюмов, новый комплект постельного белья…

Она всегда была трудолюбивой пчелкой. Летала с работы на работу и иногда встречалась с подругами…

Сначала Махди увидел сцену. Деревянный помост, на котором стояла пара стариков евреев. Прозвучал приговор. Появилась виселица. Пеньковые веревки натянулись…. Но зал молчал. И занавес не спешил скрывать актеров. Нет. Они не выйдут на бис. Никогда уже не выйдут…

Его голос дрогнул. Сон кончился. Нил поглотил стариков, унося их вниз по течению к дельте.

– Хорошая работа, – похвалил его Рашид. Он не ответил. По небритому лицу катились крупные капли пота. Белое солнце слепило глаза. Они сели в машину. Пыль облепила тело. Рашид что-то рассказывал о своей семье. Потом осторожно. Даже как-то вкрадчиво. – А как Софи?