Вечный день - Эндрю Хантер Мюррей Страница 38

Он нашел соответствующую страницу.

—Надеюсь, изложено не так откровенно. И дело не пахнет государственной изменой, коли на то пошло.

Озабоченно потирая подбородок, Торн погрузился в записи.

—Что ж, вполне приемлемо. Но вот измена практически налицо — создание помех деятельности британского военного флота. Как именно эти штуковины посылают сигналы?

—Короткими импульсами. Я нашла длину волны, по которой можно получать координаты, чтобы потом вычислять перемещение. Мой знакомый в Шотландии поможет мне с триангуляционной съемкой. Мы используем радиопередатчики, которые мне удалось раздобыть.

—Это запрещено, Элен.

—Я знаю. Простите. Но сделать образы ничего не стоило, а многие длины волн все равно не используются. Мне только нужно было выяснить какие.

—И вам удалось?

—Да.

—И результаты?

—Мой знакомый все еще в походе. Если все получится, если удастся провести этот эксперимент, я надеюсь, мы сможем выявить новые течения. Все зависит, конечно же, от того, пойдет ли военный флот навстречу. В нашем полушарии только их корабли справятся с такой задачей. Чем больше нам известно, тем выше наши шансы на выживание.

—Что ж… Да, думаю, это тема курсовой работы,— он потер переносицу.— Вполне можно ожидать практического выхода.

Торн вновь принялся листать отчет, на этот раз медленнее, изучая приведенные чертежи дрифтера.

—Вы говорили, ваши родители были учеными…

Боже, опять он затянул эту песню. В прошлый раз Хоппер пришла в ярость, полагая, что он манипулирует ею. Сейчас это не повторится, решила она про себя.

—Мама была врачом, она не занималась исследованиями. Но да. Оба имели научный склад ума.

—Жаль, что вы не можете показать им свою работу, Элен. Естественно, я их не знал, но, думаю, она произвела бы на них впечатление.

В горле у нее встал ком.

—Спасибо.

Возвращаясь к себе через двор между огромными запущенными университетскими корпусами, Хоппер даже не пыталась скрыть улыбку. Он внимательно просмотрел ее работу! Сам Торн, великий правительственный муж, счел ее идею достойной. Она замахнулась на то, что другим и в голову не приходило. Ученых отстранили от участия в управлении страной так жестко и руководили ими так непоследовательно, что сейчас вряд ли кто-то из них задумывался о долгосрочной перспективе. Ее несколько беспокоило, пожалуй, лишь одно — то, что она так быстро передумала отчисляться из университета.

Торн вернул Элен ее оценочный доклад в тот же день, что она ему и вручила,— с заметками на полях, разносившими ее доводы в пух и прах, и списком книг, настоятельно рекомендованных к прочтению. Через неделю он предоставил ей специальное разрешение на посещение университетской библиотеки раритетов и посоветовал потратить на следующий отчет больше времени.

С тех пор они встречались дважды в неделю и обсуждали планктон, китов, исчезновение приливов — в общем, всё. Торн работал на износ. Она не раз замечала уже после наступления комендантского часа пробивающийся из-за штор в его кабинете свет — хоть и слабый на солнце, но все же заметный. Теперь она понимала причину успеха Торна в правительстве. И было в нем нечто от ее отца. Такие же самоотдача, напористость. В своей спартанской комнатке она порой размышляла, что бы о нем сказали ее родители.

Тем не менее ни на одной консультации за весь тот семестр Торн ни разу не сослался на годы — десятилетия!— своей деятельности до преподавания в Оксфорде. Как будто их не существовало вовсе. За исключением, пожалуй, одного-двух моментов, когда — Хоппер могла поклясться в этом — у него что-то уже готово было сорваться с языка, но он вдруг обрывал себя и менял тему разговора.

От нее также не укрывалось, что временами Торн полностью уходил в себя, погружаясь в необъяснимую депрессию. Порой он посреди оживленной дискуссии внезапно менялся в лице и предлагал продолжить на следующей неделе. В таких случаях Хоппер бросала со двора взгляд на его окно и неизменно обнаруживала шторы задернутыми. А на следующей встрече Торн ни словом не обмолвливался о своем поведении.

Подобные случаи не носили регулярного характера и были довольно непредсказуемы. И все же Элен обратила внимание, что Торн так реагировал на упоминание южного побережья, в особенности если речь шла о ржавеющих челюстях Приливной полосы обороны.

На заднем сиденье полицейской машины было жарко, как в печи. Хоппер, пристегнутую наручниками к спинке переднего, ничто не защищало от прямых солнечных лучей. Она ощущала, как ее кожа краснеет и начинает шелушиться.

Харв как-то рассказал ей, что лондонские силы безопасности даже солнце поставили себе на службу. В безоблачные дни заключенных выводят на крышу, помещают в камеры со стеклянным потолком и стенами из полированной стали и, оставляя там без воды, доводят до безумия. Несчастного, багровеющего и чернеющего на жаре в обществе искривленного отражения собственного обожженного тела, могут удерживать в такой душегубке на протяжении недели. Возможно, именно это ее сейчас и ожидает.

Когда она налетела на полицейского у ворот, он в мгновение ока повалил ее на землю. Потом поднял на ноги и в сопровождении типов в сером отволок обратно в дом. В какой-то момент она дернула головой и, надо было такому случиться, неплохо треснула констеблю по носу. Даже услышала слабый хруст и ощутила на затылке влагу.

Ее швырнули в одно из торновских кресел. Полицейский вновь отправился караулить снаружи, а двое «серых плащей» угрожающе нависли над ней. Толстяк свирепо сопел, вне себя от злости, что ему пришлось унизиться до пробежки. Высокий — теперь Хоппер разглядела, что он гораздо старше напарника,— потребовал назваться. Она промолчала. Раскрасневшийся толстяк влепил ей пощечину, приложившись от души. И сейчас, когда она в порядке эксперимента двигала челюстью, щупальца боли впивались в щеку до самого уха.

Тот, что постарше, лишь вздохнул и попросил напарника сходить позвонить, сам же уселся в другое кресло, взял какой-то сборник стихов из собрания Торна и погрузился в чтение, мурлыкая под нос мелодию. Минут через десять подкатила машина без опознавательных знаков, куда Хоппер и затолкали, предварительно велев дежурному констеблю с уже покрасневшим и распухшим носом надеть на нее наручники, что тот с несколько сконфуженным видом и проделал, сообщив мужчинам в сером о ее вчерашнем визите к дому.

Когда машина тронулась, Элен глянула на противоположную сторону улицы. Из окна на втором этаже за происходящим равнодушно наблюдала ее недавняя собеседница с ребенком.

Автомобиль вырулил на главную улицу и двинулся в южном направлении. Толстяк развернулся на сиденье, ухмыляясь стечению обстоятельств, так стремительно вернувшему объект наблюдения прямехонько им в руки.

—Раньше хоть раз арестовывали?— У него было изуродовано одно ухо — очевидно, в результате некоего насильственного действия.