Гелий-3 - Ярослав Гжендович Страница 4

Людей тут было немного — толпа, к счастью, пока не собралась. Присев на уцелевшую футуристического вида скамью с видом на фонтан, Норберт отснял широкий план, а затем проехался по сновавшим тут и там или взволнованно дискутировавшим людям. Он пришел к выводу, что это не случайная дубайская толпа — слишком мало азиатов, индусов, европейцев и африканцев, зато слишком много традиционалистов. Куда бы он ни обращал стекла своих «рэй-банов», он натыкался на ослепительно-белые, доходящие до земли дишдаши и галабии, вдобавок к которым у каждого имелось что-то на голове: клетчатые арафатки, саудовские платки, тюрбаны, кавказские папахи, кружевные шешии.

У каждого.

И слишком мало женщин. В Дубае они имели относительно большую свободу — могли даже ходить одни и одеваться как хотели, но тут он заметил самое большее полтора десятка, либо в черных, словно вороны, пакистанских бурках, либо в здешних абайях и хиджабах на головах. Обычно хиджаб открывал лицо, а абайи были от «Дольче Габбана» и «Гуччи», но эти выглядели подчеркнуто традиционно, а лица женщин закрывали маски из широких вышитых полос ткани. Он приблизил их лица: полоса материи пересекала лоб над самыми глазами, еще один яркий отрезок ленты опускался перед носом и раздваивался надо ртом, словно перевернутая буква Y. Вроде бы ничего особенного, несколько сшитых вместе полосок — и можно спокойно грабить банки. Даже нельзя было точно утверждать, что за этой завесой скрывается женщина, а не усатый бедуин.

Ожидание затягивалось. Пока что он снимал фон и людей, борясь с желанием закурить киберетку. Здесь никого особо не волновал даже обычный табак, но он боялся, что может что-нибудь пропустить или что облачко пара испортит ему картину.

На высохший сквер, подобно трубному реву слона, обрушилась музыка — прямо с раскаленного неба, сразу во всех регистрах, с помпезной какофонией труб, стоном струн и пронзительным воплем, какой мог бы издавать падающий с минарета муэдзин.

Песня хватала за горло и выворачивала кишки; в ней то и дело упоминались Аллах, страдания, мать, месть, джихад, смерть и рай.

Фон заполнился беспомощно озирающимися людьми, а звуки лились с неба и отражались от стен небоскребов, не имея какого-либо видимого источника.

Сделав широкий план, он заметил, что отовсюду спешит публика с красными, потными от жары лицами, подобрав полы дишдашей.

Давно не работающий фонтан вдруг выбросил столб распыленной в виде тумана воды, облако которой повисло над сквером, и внезапно в нем возникла огромная, как теннисный корт, голограмма — в высоком разрешении, трехмерная и весьма добротно спроектированная, учитывая нестабильный носитель.

В облаке над фонтаном мчались галопом пустынные всадники, обвешанные оружием воины в черных масках, которые хватали на руки раненых детей, американские и европейские самолеты плевались огнем в пылающие больницы и школы, израильский танк давил беззащитных мирных жителей, песня ритмично рыдала о страданиях и мести, а в конце появилось трепещущее, словно мягкий шелк, зеленое знамя с золотистыми завитками арабской каллиграфии.

Норберт снимал все это, поскольку пока что ничего другого не происходило, а анимация по крайней мере дополняла картину и являлась хорошим вступлением к ивенту. Где-то в глубине души он помнил, что должно произойти, и его сковывал страх, но Норберт загонял его вглубь, держа под контролем. В данный момент он являлся исполнителем, режиссером и самой камерой.

В данный момент существовали лишь композиция, образ, звук и сценография.

Золотистые строфы сменились символом из переплетенных стилизованных букв, складывавшихся в схематическое изображение кулака, державшего стилизованный силуэт автомата Коробова.

Тем временем фонтан уже окружила толпа. Вскочив на скамью, Норберт окинул толпу взглядом — ему как-то не пришло в голову, что, может, он и выбрал превосходное место, но в случае чего бежать будет некуда.

Вокалист теперь щеголял вибрирующими колоратурами, но без слов — возможно, забыв текст.

По обе стороны фонтана люди вдруг начали странно извиваться, будто их облепили муравьи, что-то кричать и хлопать себя по всему телу, но то были лишь две небольшие группы — остальные попросту ошеломленно таращились на них. Они в панике бросились во все стороны, падая и топча друг друга, и вскоре в толпе образовались два довольно широких прохода с противоположных сторон фонтана.

Норберт смотрел, снимал и следил за картиной.

Он приблизил тех, кто отскочил от фонтана и теперь сдирал с себя дишдаши, осматривая предплечья и груди, словно в поисках муравьев или следов ожогов, но ничего видно не было. Один из них на мгновение потерял равновесие и шагнул в запретную зону, после чего пронзительно заорал и кинулся назад, опрокидывая стоявших позади.

В обоих проходах появились приземистые силуэты черных полугрузовых «Тойот Мураками» с установленными на бамперах трубчатыми конструкциями, на которых Норберт заметил по два вогнутых диска, похожих на миниатюрные спутниковые антенны, которые грозно смотрели перед собой, словно покрытые бельмами глаза.

Будучи профессионалом, он продолжал невозмутимо держать кадр, подобно живому штативу. Но он уже знал, что это МИВЕР, микроволновый излучатель. Обычно их использовала штурмовая полиция для разгона толп. Освещенный лучом человек чувствовал себя так, словно его облили напалмом, но стоило выбежать из зоны облучения, как ощущения исчезали без следа и каких-либо травм. Воспоминание, однако, оставалось, и с тех пор несчастный при одном лишь виде поворачивающейся в его сторону тарелки излучателя бросал транспарант и бежал как можно дальше.

Оба пикапа въехали за фонтан и, развернувшись на месте, встали рядом, ощерившись дисками излучателей прямо на публику.

С обеих сторон автомобилей высыпали боевики, выбежав перед радиаторами и выстроившись в черную шеренгу — в масках, свободных рубахах цвета сажи, черных тюрбанах, перевязанных лентами с символами в виде держащего АК кулака, обвешанные магазинами и топливными баками, каждый с компактным угловатым автоматом в руках.

Блеск глаз на фоне черноты. Набожные вопли о мести — и над всем этим раскаленное дубайское небо.

Приподнятые борта кузовов «тойот» с грохотом опустились, соединившись в повисший между машинами помост.

Человек, вышедший на жестяную эстраду, был одет так же, как и остальные, но на нем не было маски — лишь тюрбан на голове и густая борода, доходившая ему почти до глаз, словно черное пламя. Норберт приблизил картинку и хотел прибавить резкость, но это оказалось невозможно — несмотря на отсутствие маски, лицо оставалось слегка затуманенным, словно видимое сквозь фильтр или дрожащий от жары воздух. Из нормальной картинки подобного разрешения удалось бы выделить даже образец сетчатки глаза, но техника, которую тот использовал, этому надежно препятствовала.

Норберт сделал отъезд, захватив в кадр помост, мужчину на нем, оба автомобиля и грозную шеренгу черных моджахедов перед ними.

Когда бородач начал говорить, его голос как будто падал с неба и отражался от зданий, так же, как до этого музыка. Он начал с «Бисмиллахиррахманиррахим» [2], но тут же перешел на английский — гортанный, со школьной примитивной грамматикой, но вполне неплохой. Текст был в основном тот же, что и всегда в подобных ситуациях, те же лозунги и угрозы, только выступавший на этот раз не дергался и не орал. Он говорил быстро, явно точно рассчитав время, прежде чем на площадь ворвутся полицейские машины, и обращался прежде всего к аудитории МегаНета.