Be More Chill - Нед Виззини Страница 4

– Я знаю, – говорит Кристин. – Мы же в одном классе по математике.

– А, ну да, – делаю вид, что совершенно забыл об этом. – Сама знаешь, как бывает, занимаешься, занимаешься в одном классе с кем-нибудь и не замечаешь…

– Лизандер! – рявкает мистер Рейес. – Прошу!

– Э-э-э…

Кажется, Лизандер – это я.

– Я – Лизандер, да?

– Он самый, – кивает мистер Рейес.

– Тогда окей. Ага… «Любовь отца имеешь ты, Деметрий, так оставь же мне Гермию, а сам – возьми его…» [2]

– Спасибо, Джереми. – Он причмокивает губами, как делают взрослые, когда сердятся или огорчаются. – Прекрасно. Действительно прекрасно.

– «Но, государь, не так же ли, как он, и я богат, и знаменит рожденьем?» – продолжаю я.

– Ненавижу его, – шепчет рядом Кристин. – У него паршивые уроки. Он вообще не умеет учить…

– «Моя любовь сильней его любви»…

– Всерьез подумываю написать о нем письмо в метаченскую «Хоум Ньюс Трибюн»…

Не знаю, понравился ли я Кристин или она настолько сильно ненавидит мистера Рейеса, но в любом случае она со мной разговаривает, и это факт. Продолжаю читать свою роль и всякий раз, доходя до строк о любви (ну, вы знаете Шекспира), слегка поворачиваюсь к Кристин, чтобы звуковые волны моего голоса достигали клеток кожи ее щеки, заставив каким-нибудь непостижимым образом отреагировать.

Видите ли, когда я разговариваю с девчонками, у меня активизируется внетелесное сознание, ну, или подсознание. Все вдруг делается страшно важным. Моя поза, обычно совершенно отстойная, временно выправляется, если вот эдак изогнуть спину, все органы чувств начеку. Глаза со снайперской точностью отмечают расстояние до Кристининой ноги, а если мы на миг соприкасаемся, мозг принимается гадать: случайно или нарочно? И если нарочно, то это сделала она или я? Она заметила, что наши ноги соприкоснулись? Обратила внимание на мои взгляды исподтишка? Увидела белый носок, выглядывающий из-под штанины? (Надо обязательно поправить.)

– Лизандер! – вновь клекочет мистер Рейес после окончания сцены с эльфами и феечками.

Судорожно листаю сценарий. Кристин улыбается, что, разумеется, отнюдь не помогает. Я улыбаюсь в ответ, хотя ее улыбка может предназначаться не мне. Или мне, но в обидном смысле. Что, если она смеется над моей неуклюжестью?

В любом случае пока все отлично. Это шаг вперед.

6

– «А вы меня хлопками наградите, и верьте мне – исправится Робин!», – читает Кристин.

Без настоящих аплодисментов конец «Сна в летнюю ночь» не звучит. Сейчас половина шестого, и я взмок во всех возможных местах.

– Э-э-эх… – все шумно потягиваются, со скрежетом отодвигают стулья.

Кое-кто уже давно смотался, отчитав свою роль, но нас здесь еще около дюжины, включая клюющего носом мистера Рейеса.

– Очень хорошо, – учитель вскидывается. – Такая, значит, пьеса. Завтра начинаем со сцены Лизандра и Деметрия, э-э-э… Не пропускайте репетиций, не опаздывайте и…

Бла-бла-бла. Мы все тянемся за своими рюкзаками, и его монолог тонет в грохоте стульев, наших зевках и болтовне. Вот он, мой последний шанс поговорить с Кристин. План такой: во-первых, отдать ей шоколадку; во-вторых, проделать это непринужденно, так, словно мы с ней – давние друзья; в-третьих, выйти из актового зала в зените славы.

– Э-э-э, Кристин, – говорю я ей в спину, прежде чем она успевает спуститься со сцены.

Рука в левом кармане сжимается и разжимается. В правом – наготове «Шекспир».

– Ты не слышала о том, что я якобы написал тебе письмо?

– М-м-м? – Она оборачивается.

По-моему, это «м-м-м» не предвещает ничего хорошего.

– Ну, письмо… Утром, на уроке математики Дженна, она еще сидит рядом со мной… Да ты ее знаешь, Дженна Ролан. Она типа болтала, будто я написал тебе письмо. Но я ведь тебя даже толком не знаю, и все это, видимо, какое-то недоразумение, ну, или как-то так.

– Ничего не понимаю.

Вот и я не понимаю. О чем ей сейчас и сказал. Она что, не знает значения слова «недоразумение»? Молчу.

– То есть ты хочешь убедиться, что действительно не писал мне никакого письма?

– Ну-у-у…

– К чему ты это вообще? – Кристин опирается на складной стул.

– Просто терпеть не могу, когда распускают слухи. От них всегда столько вреда. И…

– Ты этого не делал. Удовлетворен?

– Ага.

– Никаких писем ты мне не отдавал. Доволен?

– Очень.

– То есть ты доволен, что не давал мне писем?

Ой-ей-ей! Стул у ее бедра подрагивает.

– Это твое главное сегодняшнее достижение, я правильно поняла? В смысле – не давать мне чего-нибудь?

– Нет, наоборот! Я как раз…

– Да мне без разницы.

Кристин спускается со сцены, подхватывает свой рюкзак. Я лезу в карман за «Шекспиром» и… Пальцы сжимаются вокруг шоколадной головы, погружаясь в шоколадно-фольговый суп. Аварийное прекращение полета! Шоколадная бомба!

– Кристин, подожди!

Но она уже идет к выходу. Правда, идет медленно и, кажется, о чем-то размышляет. О мистере Рейесе? Или обо мне? (Одновременно боюсь этого и надеюсь.) И вот она оказывается у двери, оборачивается ко мне с хмурым видом, словно думая: «Ясно. Его зовут Джереми». Затем Кристин покидает зал, будто ее похитил гигантский дракон.

Блин.

Мне следовало прийти в бешенство, верно? А на самом деле… На самом деле я чувствую огромное облегчение. Странно, но факт. Словно всегда знал, что так оно и будет. Я в своем репертуаре. Ничего необычного не произошло, все идет по давно накатанным рельсам. Очередной провал выглядит оправданием моим страхам, планам и стратегиям. Я был совершенно прав. Я никогда не смогу этого сделать. Ощущение почти такое же, как если бы я чего-то добился.

Моя поза становится прежней. Периферическое зрение исчезает. Я тупо таращусь в пол. Надо топать в туалет и там попытаться отчистить карман.

7

Школа изменилась. Пока мы по ролям читали «Сон в летнюю ночь», работящие ученики из школьного клуба развесили по всем стенам объявления о бале в честь Хеллоуина: картонные тыквы, словно сошедшие с открыток «Холлмарк», водят хороводы, держась за пухлые ручки. Влюбленные тыквы.

Иду в туалет. Подхожу к раковине и выворачиваю в нее содержимое кармана. Оказывается, все не так уж плохо: большая часть Шекспира осталась в фольге. Облизываю кончики пальцев, мою руки и подкладку кармана. В туалете спокойно: приоткрытое окно, тихий щелчок дозатора мыла… Похожие ощущения испытываешь, покидая кабинет врача: взъерошенный и осмотренный с ног до головы.