Чисто научное убийство - Павел Амнуэль Страница 4

— Это тяжелая утрата, — Офер наклонил голову, разглядывая носки своих туфель, — но фирма без Кацора выживет, а вот Шай без фирмы… Ох, простите, я как-то не подумал…

— Господин Кацор знал о делах нечто такое, что могло бы сильно навредить фирме, если бы господин Кацор сообщил эту информацию конкурентам?

— Шай знал все. И, я убежден, никогда бы не пошел на нарушение коммерческой тайны. Даже если бы действительно начал работать на… ну, скажем, на «Текоа» и «Тнуву».

— Он был намерен перейти в одну из этих компаний?

— Нет… Не знаю. Мы просто не успели задать Шаю этот вопрос. Все произошло так… Да он бы и не ответил, скорее всего…

— Вы видели, чтобы кто-нибудь прикасался к чашке господина Кацора уже после того, как кофе был разлит?

— Это было невозможно! Каждый из нас налил себе и больше не выпускал чашки из рук до тех пор, как… ну…

— Я понял. Как по-вашему, мог ли сам Кацор…

— Глупости. Для чего? Чушь! Он был в расцвете сил, у него были свои планы, он очень честолюбив, его, насколько я могу судить, не устраивали масштабы нашей деятельности, хотя мы — одна из самых перспективных… Он хотел большего, вот, например, как в этой истории с российскими контрактами… Он собирался поехать зимой в Иоганнесбург, правда, правление еще не утвердило план этой поездки, и, Шая это крайне раздражало… «Эта ваша левантийская медлительность», говорил он…

— Господин Кацор ведь сам был…

— Его родители приехали из Йемена, вы правы, но Шай был человеком очень западным, он пять лет провел в Штатах, и… Нет, господин комиссар, я не могу себе представить, чтобы Шай мог сам… вдруг, особенно при сложившихся обстоятельствах… Глупости.

— Но ведь, если никто не касался его чашки, только сам господин Кацор мог положить в нее яд так, чтобы вы не обратили на это внимание. Например, с сахаром.

— Шай терпеть не мог сахара. Он пил чистый кофе — без сахара, без молока, без сукразита, без лимона. К тому же, он не очень-то любил кофе по-турецки. Обычно он кофе смаковал — пил маленькими глоточками. А сегодня просто просто налил и выпил.

— Спасибо, — сказал Бутлер с сомнением в голосе, — вы можете подождать в нижнем салоне?

Нахман Астлунг руководил в фирме отделом маркетинга. Он был моложе остальных гостей, собравшихся на вилле, но выглядел старше. Ранняя седина и густая нечесанная шевелюра делала его похожим на Эйнштейна. Впрочем, сходство этим и ограничивалось. У Астлунга были восточные черты лица, да и ум был, хотя и быстрым, но скорее поверхностным.

Астлунг подтвердил показания Офера. Каждый налил себе кофе, взяв со столика чашку совершенно механически. Во всяком случае сам Астлунг ни на ниг не задумался, почему взял эту чашку, а не другую. И если в одной из них уже был яд… Хотя, как мог оказаться яд в пустой чашке?

— О! — сказал Астлунг, округлив глаза. — Тогда выходит, что убит мог быть любой из нас! Тот, кто случайно…

— Не нужно строить гипотез, — прервал комиссар рассуждения свидетеля. — Скажите мне, в каких вы были отношениях с господином Кацором?

— В нормальных. Я понимаю, что вы хотите… В нормальных. Спорили. Бывало — на высоких тонах. Как все.

— Он действительно сказал сегодня, что выходит из совета директоров?

— А? Да… Это, конечно, удар, мы его все уговаривали. Я так и не понял причину. По-моему, до завтра он бы передумал.

— Скажите, а раньше… Кому-нибудь из вас могло придти в голову, что Кацор предаст?

— Вы называете это предательством?

— Мне показалось, что господин Офер именно так оценивает поступок господина Кацора.

— Каждый думает о своей карьере, это ведь естественно, хотя для коллег это может быть ударом. Момент, конечно, катастрофически неудобный… Впрочем, можно это назвать и предательством. Да, во время спора прозвучало и это слово. Вы думаете — это повод для убийства? Это же кошмар! Кошмар!

Взгляд Астлунга неожиданно застыл — видимо, ему опять представилась эта картина: Шай Кацор, роняющий чашку и падающий лицом вниз…

— Извините, — пробормотал Астлунг. — Может… Может, это все-таки сердечный приступ? Вот недавно умерла журналистка, вы же помните, двадцать два года, прямо во время телерепортажа… Начала говорить фразу и… Секунда — и нет человека. Это кошмар, но ведь так бывает…

— У Далии Нахшон был рак, — напомнил Бутлер. — Может быть, вам что-то известно о болезни господина Кацора?

— Нет, Шай был здоров как… в общем, совершенно здоров. Но ведь, бывает, умирают и совершенно здоровые люди. Помните этого футболиста из «Ха-поэля»… ну, такая восточная фамилия…

— Экспертиза скажет точно, от чего умер господин Кацор, — прервал Бутлер рассуждения Астлунга. — Не будем фантазировать. Я лишь провожу предварительное дознание…

* * *

Разговор с Кудриным и Полански не дал ничего нового. День клонился к закату, салон насквозь пронзили оранжевые лучи, и пришлось приспустить шторы. Кудрин, господин пятидесяти лет, дышавший, как лев после пробежки по пустыне, нервничал так, что Бутлеру пришлось его отпустить, задав лишь несколько общих вопросов. Полански держался спокойно, ответы свои обдумывал и не произнес ни одного не только лишнего, но даже сколько-нибудь существенного слова. Оба — Кудрин и Полански — отвечали в фирме за стратегические разработки и потому даже в большей степени, чем Офер или Астлунг, были недовольны неожиданным поступком Кацора. Могло ли это стать поводом для убийства?

Комиссар внимательно присматривался к обоим свидетелям. Они были ему неприятны, и он долго не мог сам себе объяснить причину. Потом понял: ни Полански, ни Кудрин не считали происшедшее трагедией. Ну, был человек. Ну, не стало человека. Переживем. А вечером по телевидению «Пополитика», и у дорогого племянника день рождения, куда не нужно опаздывать… От этой полиции одни неприятности.

Когда Бутлер раздумывал о том, отпустить ли всех четверых по домам, зазвонил телефон и Моше Бар-Нун из экспертного отдела сообщил:

— Отравление цианистым калием. Никаких сомнений.

— Где был яд? В чашке? В кофейнике?

— Ни там, ни там. И ни в одной из остальных чашек. Нигде. Кроме, конечно, организма убитого.

— Ты хочешь сказать, что чашки и кофейник кто-то успел вымыть?

— Нет, ни в коем случае. Ни к чашкам, ни, тем более, к кофейнику, никто не прикасался — я имею в виду, не пытался мыть чем бы то ни было.

— А что пальцевые отпечатки?

— Тут еще проще. На каждой чашке отпечатки пальцев только одного человека — того, кто из этой чашки пил.

— На чашке Кацора…

— То же самое. Только пальцы Кацора.

— На кофейнике…

— На поверхности отпечатков нет вообще, видимо, Кацор протирал посуду, прежде чем подавать на стол. Есть отпечатки на ручке, но ты же понимаешь, какого они качества… Поверхность ребристая и… Можно сказать только, что отпечатков несколько. Но ведь каждый из них брал кофейник за ручку, чтобы налить себе кофе, верно?